– Кыш, кыш, кыш,! – заорал Кузьмич не своим голосом.
Пасть клацнула страшными клыками и вмиг превратилась в мохнатую добрую дворнягу.
– Чудовище, ты просто чудовище… – застонал Кузьмич, хватаясь то за горло, то за грудь.
Пёс завилял хвостом и подал лапу.
– Ну, ты и морда, противная гадкая морда. Тебе не стыдно? Посмотри мне в глаза, я спрашиваю, тебе не стыдно? – узнавая в нём знакомого пса, запричитал Кузьмич.
Вдруг его душевные излияния прервал металлический грохот, будто рядом работал кузнечный цех. Кузьмич обернулся на шум и обалдел: у чёрной от сажи помойки, пережившей не один пожар, какой-то, явно не в себе, гражданин самозабвенно бился головой о мусорный бак. При близком рассмотрении нарушителя тишины Кузьмич узнал в нём того самого поганца, который продавал ему этого самого пса.
– Ах, ты, сукин сын! – взорвался слесарь.
Громыхала оторвался от бака. Уставившись на Кузьмича, как на второе пришествие, он издал звук ягодицами, напоминающий выхлоп заводского гудка, зовущего на трудовую вахту. Однако этот пикантный пассаж нисколько не смутил Кузьмича.
– А «Интернационал» можешь? – поинтересовался слесарь.
– Издеваешься? Я тебе не флейта и не тромбон, да и опыта маловато, – обиделся громыхала.
– Ну, ничего, ничего, всё у тебя впереди, набьёшь ещё трудовые мозоли. Главное, если что-то делаешь, то делай это хорошо, от сердца, с искрой в глазах, а не как засранец.
Громыхала покосился на помятую крышку мусорного бака.
– Вижу. Здесь ты преуспел. Должен признать, подошёл к этому с энтузиазмом, расстарался. Может быть, тебе на завод пойти – кузова для машин прессовать? Поднимешь на высокий уровень советский автопром, станешь передовиком производства, получишь грамоту или вымпел, а там глядишь – и орден не за горами.
– Засунь себе то и другое в одно место, агитатор! Я и так в авторитете. И для меня он каждый раз кровью даётся, а не перевыполнением пятилетнего плана у станка.
– Вот! Вот! – Кузьмич шарахнул кулаком по баку. – Век живи – век учись! Так поведай мне, старому недоумку, что это за такая великая тайна, за которую ты так бился?
– Для меня авторитет – это когда из всей толпы немощных, что стоят на паперти, именно тебе больше денег подают, – неудавшийся передовик в авторитете ткнул пальцем на синяки и ссадины, – хороший товар денег стоит. За эту хохлому кто пяточек, а кто и троячок соизволит. Потому как через меня людишки милостыней грешки свои замаливают. Кому же жалость особо сердце давит, ещё и поплачут – всё радость.
– И много ли подают?
– Свой карман не тянет! Зёрнышко по зёрнышку, а на флакон «Тройного» одеколона всегда есть.