Перевоплощение режиссёра было столь поразительно велико, что даже родная мать вряд ли бы нашла между ними какое бы то ни было различие. Если, конечно, не считать соскользнувшие на кончик носа очки, что почти осталось незамеченным.
– Товарищи! – пронеслось над площадью картавое обращение вождя. – Рабоче-крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, свершилась!
В отличие от Железняка, который и бровью не повёл на этот театр, лица матросов окаменели. В воздухе явно повисло непонимание происходящего. Недоверие боролось с бурными овациями и криками «Ура!»
Может быть, мысли матросов и продолжали бы ещё долго топтаться и вязнуть на месте, в муках рождая истину, давая им, в эти затянувшиеся минуты, шанс унести ноги, однако бестактное вмешательство Ворона, также желающего подтолкнуть ход истории, бесповоротно оборвало их путь к спасению.
– Ура, товарищи! Ура! – прокартавил и он.
Тут-то и прозвенело в осеннем воздухе, как от брошенного в стекло камня.
– Измена!
– Стоять! Смирно, ботаник! – бахнул как из пушки, могучий бас Железняка. – Приплыли!
– Не прошло. Кина не будет! – кисло промямлил режиссёр, запоздало пряча очки.
– Идиот! – произнёс Кузьмич, неизвестно кому адресованное обращение.
В глазах у балтийцев читался смертный приговор.
– Не стреляйте, братцы! Нельзя нас в расход, свои мы, – вмешался в пикантную ситуацию слесарь. – Если сомнения, какие есть, то у меня на этот счёт мандат имеется… – И он оголил грудь с вытатуированными на ней отцами мирового пролетариата.
Матросы опустили нацеленные на них ружья и вылупились на татуировку как на иконостас.
– Кончай пялиться. Взять этих субчиков под арест и в штаб! – скомандовал Железняк. – Там разберутся, свои они или засланные.
Под конвоем четвёрка погорельцев из Москвы вошла на первый этаж Смольного института. Здание дышало революцией, если не сказать больше – оно буквально бурлило ею, готовое с минуты на минуту выпустить накопившийся пар.
Везде, насколько хватало глаз, толпились серые шинели да чёрные бушлаты. Наверное, в этой вечерней октябрьской суматохе никто бы и не обратил внимания на импозантную четвёрку, если бы не крик одного из матросов, стоявшего на карауле возле входных дверей.
– Ленин! – во всеуслышание, срывая голосовые связки, протрубил он.
То, что произошло дальше, не могло присниться ни в каком сне. Вся эта серо-чёрная кишащая масса, на одном дыхании, будто помешанная, взорвалась овациями и криками:
– Ленин! Ленин!
Вверх полетели шапки и бескозырки. Конвой оторопел, отступил и смешался с ревущей толпой.