– А сдюжим ли? – спрашивал молодой матросик, с надеждой вглядываясь в красное от пламени костра лицо старшего товарища.
– Не боись, в этих руках генералы обделывались, не то, что там какие-то б…б…батальоны, – И матрос Железняк вытянул перед собой большущие, как чугунные сковородки, мозолистые ладони.
– Братки, – обратился к ним солдат, пыхтя самокруткой, – помогите патронами разжиться.
– На упокой души, что ли? – съязвил молодой матрос. – Так для этого свечка всего лишь одна нужна.
– Чего скалишься? – вспыхнул солдат. – Я не милостыню прошу, мне для революции.
– Хорош горло драть! – вмешался старший матрос. – Иди-ка ты лучше кипяточком разживись, да тюри похлебай, пока ноги не протянул. Революция – это тебе не мерина за плугом понукать.
– Глумишься? – Солдат покачал головой и, ссутулившись, больше не говоря ни слова, пошёл прочь.
Старший матрос сурово оглядел подопечных.
– Не пойму, вот вроде бы всё в строжайшем секрете, а тут – на тебе, каждая собака уже всё про всё знает.
– Шпионы! – вздохнул молодой матрос. – Везде глаз да глаз нужен, а то так и революцию профукаем.
– Да! – согласился старший матрос и, сплюнув в костёр, добавил: – Поубивал бы гадов!
И в этот самый момент, когда, казалось, не только пошевелиться, но даже и дышать-то было смерти подобно, режиссёр зашмыгал носом, раздулся, как воздушный шар и подобно пушечному залпу, смачно чихнул. От такого артиллерийского наката вздрогнули не только матросы, но и сама площадь.
«Всё, это конец!» – пронеслось в голове у Кузьмича. И как бы в подтверждение этой страшной догадки над площадью прокатился ещё один смачный чих.
Сразу же, будто по чьей-то команде, погасли все звезды, небо затянуло свинцом. Завыл студёный северный ветер, раздирая в клочья алое пламя костра.
– Кто такие? – грозно произнёс старший матрос, изучая цепким взглядом незваных гостей.
– Мы из Москвы, – отозвался Кузьмич.
Матросы многозначительно переглянулись.
– Почему так странно одеты? Или в Москве всё не как у людей? – кутаясь в бушлат, спросил молодой матрос.
– Погорельцы мы, – вывернулся слесарь.
К удивлению Кузьмича, никто не стал хвататься за «маузер», никто не потащил их к стенке для окончательного «именем революции» расследования. Он даже увидел в глазах матросов какое-то сочувствие. Более того, казалось, что балтийцы вот-вот пригласят их погреться у костра.
Возможно, всё было бы именно так, если бы режиссёр не выкинул фортель, не совместимый с жизнью.
Он вышел вперёд, поднял перед собой руку, показывая куда-то в серое беззвёздное небо, и вот тут-то Кузьмича чуть не хватил удар: он вдруг увидел в этом человеке не режиссёра. Нет! И не какой-то там гипсовый, мраморный или отлитый в бронзе памятник, а самого что ни на есть живого (живее всех живых), восставшего из Мавзолея, собственной персоной Владимира Ильича Ленина.