Я не знал, куда девать руки, ноги. Мне показалось, что Базанов сошел с ума. Его горящий, вдохновенный взгляд выдавал дикую ярость. Кажется, Январев тоже понял, что он не в себе. В первое мгновение он схватил ртом воздух, но затем, наморщив лоб, стал внимательно слушать, сосредоточенно вертя в толстых, коротких пальцах красный карандаш. Потом спросил:
— Разве все это время ты работал один? Коллектив не помогал тебе?
Не ожидал от него такой выдержки.
— Больше других мне помогал Максим Брониславович Френовский. И еще ты.
— Спасибо за откровенность. — Голос Январева чуть дрогнул, но не повысился. — Во всяком случае, стараюсь делать то, что в моих силах.
— Тебе не хочется дать мне в зубы?
Базанов задиристо взглянул на начальника. Январев оставил в покое карандаш, и долго, целую вечность, они, не мигая, смотрели друг другу в глаза.
— Нет, — ответил Январев, — не хочется.
— Неужели?
Они снова смотрели друг на друга, не отрываясь.
— Извини, Витя. Два часа. Мне нужно к директору.
Не знаю, что ощущал Базанов, но я чувствовал, что попал в крупную неприятность. Только этого не хватало: стать свидетелем подобного объяснения. Базанову хотелось разрядиться в моем присутствии, его не интересовало, хотелось ли этого мне. Ему взбрело в голову дать при свидетеле пощечину одному из «железной пятерки», в качестве свидетеля он выбрал меня. Неплохо, Алик, совсем неплохо. Ну и влип же ты.
— Как тебе это понравилось? — спросил Базанов, когда мы вышли в коридор.
Кажется, он не испытывал даже неловкости.
— Пожалуй, я был там лишним.
— Не хотелось говорить с глазу на глаз. С ним — бессмысленно.
— А теперь? — спросил я.
— Самое печальное, — вздохнул Базанов, — что он все о себе знает. Если бы заблуждался! Если бы можно было открыть глаза, развеять иллюзии! Он знает все о себе, о тебе, обо мне, все обо всем. Он неглупый парень. Это делает его неуязвимым.
— На что ты рассчитывал? — спросил я.
— Ни на что. Просто сорвался. Но как я ему врезал — скажи!
Нас догоняли чьи-то торопливые шаги.
— Виктор Алексеевич!
Мы оглянулись одновременно. Недавняя январевская посетительница, хлопая длинными ресницами, сдерживая глуповатую улыбку, сказала:
— Меня к вам направили. Моя фамилия Брыкина.
Она наконец улыбнулась, показав испачканные яркой помадой зубы.
— Не верю в дурную природу людей, — сказал я в тот день Базанову.
— Твое счастье, — усмехнулся он.
Конечно, каждый во что-то верит или не верит ни во что и потом сполна расплачивается за веру свою и неверие.
Если я видел «железную пятерку» в столь неприглядном свете, то лишь потому, что пытался взглянуть на нее с позиций «идеальной», чистой науки, глазами покойного профессора, и оценить ее деятельность в сопоставлении с судьбой этого трудного, талантливого, необычного человека. В самом деле, новая администрация не слишком милостиво отнеслась к Базанову, которому суждено было стать звездой первой величины на нашем затянутом мелкими тучками небосклоне.