Мы катили по улице Горького. Вниз. Моссовет, памятник Юрию Долгорукому. Телеграф, всякий раз иллюминируемый праздничной памятью детства. Высотная гостиница, возникшая на месте стареньких домов безвозвратно ушедших лет.
Остановились на улице 25-го Октября.
— Подождите, — сказал я.
— Конечно, подождем, — ответил Базанов, хотя обращался я не к нему — к водителю: таксисты не любят ждать.
В ГУМе удалось купить нужную пленку. Базанов радовался как мальчишка.
— Я же говорил!
Он говорил…
Обсуждали, куда ехать ужинать.
— В ресторане не поснимаешь. Или можно, Алик?
— Сегодня везде много народу. Пятница.
— Есть предложение, — сказала Верочка, — поехать ко мне в гостиницу. У меня отдельный номер. Так получилось, что…
Она еще долго объясняла, почему так получилось, жеманничала, строила из себя скромницу, хотя я с первого взгляда ее раскусил, и зря она только старалась.
— В гостиницу! — ликовал Базанов.
Отпустив такси, мы устремились в ГУМ. Базанов покупал вино, фрукты, шоколад, какую-то рыбу, консервы — широко, по-купечески много, с базановским размахом. Верочка сдерживала его, хватала за рукав, довольно хихикала. Чем дальше, тем меньше она мне нравилась. Оставалось лишь удивляться базановскому энтузиазму, даже с учетом того, что они вместе учились в школе и более двадцати лет не виделись. Виктор явно был не в себе. Как пьяный, хотя мы не успели выпить ни капли. Словно вздумал переиграть проигранную игру, наверстать упущенное.
Не составляло труда предсказать последствия нынешней его веселости. Для автора «термодинамической химии», эстета, восхищающегося монотонной восточной музыкой и древнерусской архитектурой, завтрашнее похмелье должно стать невыносимым, горьким, постыдным, тогда как неразборчивому, всеядному, обладающему луженым желудком, слоновьей кожей и бычьей шеей Базанову, которого мне неоднократно приходилось видеть и довольно хорошо знать, достаточно пятиминутного душа, чтобы забыть обо всем.
В памяти, как заклинание, звучало ранее им сказанное:
— Нам всем не хватает культуры.
И дальше:
— Я не говорю: образования. Скорее — способности к восприятию нового, тяги к знанию, не сулящей прямой выгоды, к достоинству и простой человеческой порядочности. Это и есть истинная культура. Она, Алик, закрепляется памятью поколений и даже передается по наследству! Побеседуй с иным ветхозаветным старцем. Откуда глубина, точность, необычность суждений? Такого ни один университет не даст. Что ни говори, в одном Капустин прав: культуру не отделишь от естественного чувства истории, от устойчивого ощущения времени. Иначе человек над собой не властен. Вырванный из исторической непрерывности, он не может ни быть, ни стать культурным. Нам остается рассчитывать только на будущее. И путь один — работать на него. Осознать это как долг и необходимость, ощутить как живую потребность. Лишь в этом случае из зерна что-то вырастет.