Карина поднесла обжигающий напиток ко рту и тут же, не сделав даже глотка, отставила чашку.
– Забавный вывод. Особенно с учетом того, что я сама себя чувствую дешевой ксерокопией Трои. Особенно во всех этих вызывающих шмотках. – Она сделала быстрый жест, указывая на юбку и яркую блузу. – Вот только ты все равно не ответил, почему меня обижаешь?
– Чтобы ты знала и понимала: обижают даже красивых и сногсшибательных. – Магистр придвинул к себе свою чашку и с опаской принюхался к кофе. – Считай это терапией. Тебя обижали, когда ты была некрасивой и больной, а я хочу, чтобы ты уяснила и запомнила это чувство, уже будучи здоровой и сногсшибательной.
Горбуша опять нахмурилась, переваривая услышанное. Тоже врачеватель душ нашелся, но Карина промолчала. Все же какое-то рациональное зерно в словах мага было. Утратив свою настоящую внешность, приобретя новую жизнь, она рисковала потерять при этом саму себя. Испортиться, испохабиться, стать той, кого в прошлой жизни ненавидела.
– И часто ты такие сеансы психотерапии с людьми устраиваешь? У самого-то мозги после такого на месте?
Брови зельевара удивленно поползли вверх.
– Намекаешь на то, что я потенциальный псих? – Незаметным движением он извлек из воздуха колбу с какой-то серебристой жидкостью и влил в кофе. – Правильно делаешь! Я и есть псих. Нормальные люди кофе с ртутью пить не будут. – И, пока у Карины от удивления округлялись глаза, залпом осушил чашку с ядом, не забыв при этом пояснить: – У нее пары ядовитые, испаряется быстро. А это для окружающих вредно. И вообще, хочешь, стишок прочитаю:
Красива ты, как те цветы,
Что я дарил другой когда-то.
Она прекраснее, чем все,
Кто были мне души отрадой.
Она как яд, она как смерть.
Чиста, как ртуть, мягка, как кожа.
Вот только ты сейчас и здесь,
Ну а она за гранью, может.
За гранью Лун, за гранью лета
В моих объятьях не согрета,
Одна, совсем одна во мраке,
Холодным пламенем объята.
– Что-то корявенький стих вышел, – подколола магистра Карина. – Банальный – «кожа», «может».
– Просто я пьян и неадекватен.
Спорить Карина не решилась. Неадекватность Глеба временами была просто налицо. Было даже странно, как ему разрешили преподавать в Академии.
– И все же мы сюда не кофе пришли пить, – напомнил о деле магистр. – Может, ты все же постараешься сосредоточиться и что-нибудь почувствовать? Вон, например, мужик подозрительный сидит за соседним столиком…
И действительно, в углу зала сидел одинокий посетитель. Простая одежда – рубашка и джинсы – не выдавала в нем представителя элиты, но вот взгляд недовольных и одновременно злых свинячьих глазок заставлял поежиться.