Время остановилось, а потом припустило вскачь.
Я не помню, как взвилась с места, поймала себя уже на ковре, сидящую рядом с ним и сжимающую его руку. Она была не просто холодной, ледяной, а еще напряженной – как во время судороги или сильной боли.
– Что с вами? – голос почему-то дрожал, как если бы я говорила и при этом прыгала. – Что мне сделать? Что…
– Мгла, – хрипло вытолкнул он. – Сейчас пройдет. Подай платок.
Я быстро дотянулась до валяющегося на кровати сюртука и вытащила тонкий шелковый платок.
– Вам нужно…
– Нет.
Я видела, каких усилий ему стоило поднять руку, чтобы вытереть лицо, и вдруг вспомнила пятна крови на рубашке. Той, что была на нем, когда я прилетела в Лигенбург. Не знаю, сколько мы так сидели: я – сжимая его руку, которая понемногу становилась теплее, и он – запрокинув голову, с закрытыми глазами и резко обозначившимися скулами.
– Что случилось, когда я ездила в Мортенхэйм?
– Праздное любопытство?
Хотела бы я, чтобы это было так.
– Встречался с типом, который забрасывал тебя записками.
Он наконец-то открыл глаза – залитые до краев тяжелым смертоносным золотом. От неожиданности я вцепилась в край стула, точно опасалась упасть: настолько жутко это смотрелось. Сияющая дымка понемногу таяла, уступая место привычной радужке, зрачку и белкам, но теперь я уже не смогу забыть то, что видела.
– Зачем вы это сделали? – севшим голосом поинтересовалась я.
Зачем он к нему потащился?! Зачем использовал мглу? Каждый раз пуская ее в ход, Анри становится на шаг ближе к смерти. Совсем как я, только его способна уничтожить собственная сила. Да, он обещал разобраться с Эриком, но я не приняла его слова всерьез. Тем более что раньше меня не защищал никто, кроме Винсента.
– Потому что он сунулся к тебе.
– И вы воспользовались мглой?
– Пришлось. Сильный маг и конченый псих – убийственное сочетание.
– Вы его…
– Отлежится и будет как новенький.
Уголки его губ изогнулись, точно он с трудом сдерживал гнев, у меня же мороз по коже шел от такого взгляда. И спокойствия – с таким спокойствием можно говорить о погоде или о сезоне, но не о жизни и смерти. В том числе о своей.
– Если все так ужасно, как вы говорите, почему отец его не приструнит?
– Древний род, сильная кровь. Власть, влияние. Таким людям никто не указ, отец прощал ему куда более серьезные проступки. За ними есть кому подчищать.
Анри тяжело оперся о кровать, выпрямился и кивнул мне.
– Поднимись.
Я покорно поднялась и даже позволила ему нацепить на себя этот идиотский пояс для чулок.
– Ну, как тебе?
Теперь края полупрозрачной белой сорочки доходили до границы чулок, и смотрелось это… красиво.