Зрители повскакивали с мест: свистки, топот, выкрики, барабанный стук откидных сидений. На арену выбежал дядя Вася со сворой униформистов и борцов — участников чемпионата. Поднявшийся с ковра Тулумбай-бей с багрово-синим плачущим бабьим лицом бегал вокруг своего противника, махал кулачищами и на чистейшем волжском диалекте костил:
— Мужик! Хулиган! Не по правилам!
Но зрители, бушующим кольцом окружившие арену, сгрудившиеся в проходах, требовали:
— Гоните деньги!
— Жулье!
— Приз на бочку!
— Даешь сторублевку!
Как ни упиралась дирекция, сколько ни ссылался на правила и параграфы растерявшийся дядя Вася, все же пришлось оркестру сыграть бравурный марш и под улюлюканье и половецкие посвисты галерки отсчитать неожиданному победителю сто рублей как одну копеечку.
Этим победителем был Тимофей Жабров!
Случилось так, что свидетелем схватки на манеже оказалась молодая веселая вдовица из Стрелецкой слободы Василиса Кутейкина, по уличному прозвищу Бабец. Железная сила Тимофея Жаброва пронзила ее любвеобильное сердце. Не прошло и двух недель, как Тимофей Жабров на законном основании перебрался в домик вдовы.
3
Июль в тот год стоял душный, знойный. По ночам на город обрушивались ослепительные грозы с орудийными раскатами грома и шумными яростными ливнями. Днем же белесое солнце неподвижно висело в зените пустого опроставшегося неба. Прямые палящие лучи расплавленным чугуном проливались на лоснящиеся спины заройщиков. От мокрой глины поднималось тяжелое душное тепло.
С трудом ворочали заройщики облепленные вязкой глиной лопаты. Нагрузив очередную вагонетку и отправив ее наверх, к прессу, с облегчением разгибали потные спины, закручивали козьи ножки из кременчугской чумацкой свирепости махры, с опаской наблюдали за тем, как сопровождаемый оводами Чемберлен, понурив бесталанную голову, тянул вагонетку.
Основания для опасений были. После ночного дождя и без того расхлябанный рельсовый путь становился ненадежным, прогибался, и тяжелая вагонетка подергивалась и моталась из стороны в сторону, как эпилептик. Но пока все шло благополучно. Зубовный скрежет немазаной тележки удалялся, глуше становились поощрительные возгласы Алешки Хворостова:
Довольно шагать, футуристы,
в будущее прыжок!
Но давно известно: не говори «гоп», пока не перепрыгнешь! На последнем повороте вагонетка качнулась, дернулась и остановилась. Стало тихо. Ни скрежета колес, ни Алешкиных возгласов. Чемберлен, опустив голову, покорно подставил оводам и мухам потертую спину. Погоныч, удрученный сознанием своей вины, беспомощно ходил вокруг забурившей вагонетки.