– При чем тут… Что, в штаны прямо?
– Ага, в штаны полную кучу.
– Ну, ты маленький был, наверное.
– Если бы… Там такая куча была – маленький не наложит.
Я невольно захихикал, папа, приободрившись, сообщил:
– Это же позор вообще, да, как после этого жить? А я живу. Потому что, а, такое с каждым может случиться, бэ, про тот случай никто не знает, вэ, я больше не срусь. Засранец я?
– Брехло ты, – сказал я уверенно.
– Чего это?
– Не срался ты ни фига. И потом, одно дело обосраться, другое – человека…
– Так. Артур, давай раз и навсегда разберемся. Ты хотел его убивать?
– Я за Серого мог, наверное…
– Давай без «наверное». Ты шел его убивать?
– Нет.
– Он, наоборот, мог тебя убить?
– Н-не знаю.
– Мог, – уверенно сказал папа. – Значит, с твоей стороны была допустимая самооборона.
– Или недопустимая, а он к тому же мент, то есть, ой, милиционер.
– Не при исполнении – значит не милиционер. Он на тебя напал, а не ты на него – значит ты имел право сопротивляться. Он сильнее – значит ты имел право применять, как это, любые средства, чтобы защитить свободу и жизнь. А нож – ну, случайность. Ты ведь его у того мальчика отобрал, чтобы выбросить, правильно? Ну и, значит, хорошо, что не выбросил. А то был бы в том лифте не мент убитый, а…
Он резко замолчал и сглотнул.
Я горько сказал:
– И кто в это поверит?
– А кто должен поверить? Я уже верю, ты тоже, этот… Ну какая разница. А больше никто не узнает, правильно?
Я пожал плечом. Папа тихо сказал:
– Улым, я никому не скажу.
Мне стало смешно. Конечно не скажешь – кому говорить-то, банкам с огурцами да замерзшим яблокам?
Папа не унимался:
– Никому, понял? И ты никому. Мне рассказал – и все, и хватит.
Я зажмурился. Страшно захотелось никому не сказать – но так, чтобы такая возможность была. А я бы не сказал. Ох как бы я не сказал. Хоть кому. Хоть завучихе, хоть вражеским пацанам, хоть собаке Рейгану или Пиночету с Сомосой каким-нибудь. Каждому из них и всем вместе – ни словечка.
– Да, – сказал я, не открывая глаз, но тут же их распахнул и спросил: – А если этот?
Папа меня сразу понял. Он как-то ловко понимал меня сегодня, и я его тоже. Странно даже.
Он сказал:
– Если до сих пор не сказал, то и не скажет. Тем более теперь.
Точно, подумал я с ненавистью.
Папа мне тоже рассказал, короче и толковей, про аварию на заводе. Я не совсем все понял, но, подумав, сказал, кажется, вполне логично:
– Так это же диверсия. Ну натуральная, пап. Может, он на самом деле шпион? Завербованный, специально чтобы… Я в кино видел.
– Турик, да они только в кино и бывают, – ответил папа. – А так-то мы сами себе диверсанты, и никакой посторонней помощи не требуется.