Магога почесал в раздумье переносицу. Сосало под ложечкой страшно. Косячок выкурить, а там и помирать можно, коль сегодня смерть обманул.
– Действуй, Ваня, действуй! Может, медаль получишь! – хлопнул Магога здоровенной ручищей Ванюшу по спине. – Мастырь косяк!
Ваня растёр в ладонях щепоть верблюжьего помёта с остатками спрессованного зелья, всё тщательно перемешал, снова растёр, потом набил ловко скрученную цигарку и протянул Магоге:
– На, Толян! У меня всегда цигарки хорошие получаются! У отца учился.
Оказывается, Магога имел собственное имя, и звать его было – Толян, Анатолий то есть.
– А ну-ка, салапет, дыхни сам, а я посмотрю, как у тебя получиться! – поднёс он к мастырке зажигалку. – Слышь, Колян? – толкнул он зачумелого от дурноты друга, – Ванёк думает от верблюжьего навоза кайф словить, приплыть хочет! Приход получить. Давай, давай салага, салапет грёбаный, затягивайся поглубже! Из кулака кури, вместе с воздухом из пригоршни затягивайся! Так вернее будет! Колян, смотри, смотри!
Гога тоже имел своё собственное крещёное имя, и звать его было – Никола «У меня ни двора, ни кола, потому и зовут меня Николай» – любил повторять Гога, хотя и то, и другое такому малому вовсе и не нужно. Всё равно – или пропьёт, или потеряет.
В жарком испепеляющем воздухе потянуло знакомым запахом кизячного дыма с примесью жареных семечек.
После двух-трёх затяжек Ванюша не закашлялся, не стал на корячки, как Гога задыхаться в блевотине. Лицо его, недавно искажённое недоумением происходящего, теперь помягчело, распустилось в какой-то блаженной истоме – так распускается под тёплым дождём всякое растение после утомительной засухи. Выражение стало по-детски глуповатым и наивным, как у любого деревенского паренька, впервые попавшего в цирк или в большой город.
Всё это никак не вязалось ни с ним, ни с боевым окружением, ни с ужасом смерти.
Ваня делал затяжку за затяжкой так увлечённо, что даже тогда, когда Магога вырвал у него из рук чадящую скрутку, Ваня продолжал чмокать губами и чему-то, одному ему ведомому, внимать.
Теперь Магога, сомкнув в пригоршню ладони, как ловят бабочку, зажал с внешней стороны Ванин чинарик, и стал жадно высасывать дым сквозь щель между большими пальцами. Щёки его то опадали, то снова раздувались, глаза наливались непроглядной чернью, в которую лучше не заглядывать, чтобы не разочаровываться в человечестве.
По мере того, как убавлялась наркотическая скрутка, Магога всё больше и больше чернел не только глазами, но и лицом. Потный его кадык, выпирающий кулаком из отворота гимнастёрки, от затяжки к затяжке двигался всё чаще и чаще. Ноздри раздувались, как у загнанного тяжеловоза. Он зло и натужно засопел.