Удовольствие было не менее ошеломительным и ярким, чем в первый раз.
Мия лежала в его объятиях совершенно без сил. После пережитого не хотелось говорить или двигаться. Она вся пропиталась его запахом, плечи горели от укусов, широкие жесткие ладони обнимали ее талию, а на бедрах, похоже, опять будут синяки от пальцев. Словно Акио пытался везде оставить свои метки.
И она все еще чувствовала его внутри.
Девушка попыталась пошевелиться, и он недовольно заворчал, прижимая ее к себе крепче.
— Не уходи, — прошептал он ей на ухо. — Ты сладкая, Мия. И пахнешь сакурой.
— Я пахну вами. И я не уйду.
— Это правильно. — В его рычащем голосе послышалось урчание сытого хищника. Он потерся носом о ее шею, прижался губами к коже под ухом. — Тебе было хорошо, Мия?
Ей было хорошо. Даже лучше, чем в ночь мидзуагэ. Возможно потому, что сейчас в близости не ощущалось оттенка принуждения. Мия была вправе отказаться, но она сама пожелала этого мужчину.
— Очень, — тихо ответила девушка. — Только вот здесь…
Она наморщила носик и потерла плечо, где саднил и ныл след от особенно глубокого укуса.
— Больно? — Акио отодвинул ее пальцы и поцеловал след. На мгновение ожгло холодом, а потом боль прошла. — Прости. Я увлекся. Буду осторожнее. Ты такая красивая, Мия.
Еще несколько несущих прохладу поцелуев, легких, как прикосновение крыльев бабочки. И руки, ставшие вдруг такими удивительно нежными. Пальцы, ласкающие и поглаживающие Мию так бережно и осторожно, словно она может рассыпаться от небрежного прикосновения.
Сейчас в ласках не было страсти, они убаюкивали, расслабляли. Мия закрыла глаза. Все путалось, тонуло в темноте и блаженном изнеможении. На границе сна и яви ей запомнился хриплый мужской голос, шепчущий невозможные, будоражащие кровь признания…
Но это, должно быть, уже было сном.
Глава 10
КОГДА НЕ ВЕРИШЬ СНАМ
В просторном жилище старосты сегодня было не протолкнуться. Под крышу набилось полдеревни. Пахло рисовыми лепешками, саке и разгоряченными телами. Сельчане сидели вплотную, не сетуя на тесноту. Оживленные разговоры то и дело перемежались громовыми раскатами хохота, от которых содрогались бамбуковые стены.
И как не захохотать, когда пришлый монах так уморительно изображает сценку с гейшей и самураем в лицах! Как жеманно он семенит, как потешно складывает губы дудочкой. И тут же, ухватив метлу на манер катаны, перевоплощается в грозного даймё, который требует от прелестницы любви.
Ну затейник!
— Ах, я не могу, я не такая, — просюсюкала «гейша», стыдливо прикрывшись заслонкой от очага, призванной изображать веер.