Он опять не помнил своего сна, но если раньше это вызывало только легкую досаду, то теперь в голове навязчиво что-то билось, стучало: «Опоздал!»
Попытка вернуть улетевшее видение отозвалась резкой болью в висках. Принц встал, выругался, наткнувшись впотьмах на угол столика.
— Шутишь со мной, старик? — сквозь зубы спросил Джин у морского божества, но тот, как всегда, промолчал. В каюте было тесно и душно. Джин с досадой отодвинул в сторону дверь и протиснулся в слишком узкий для него дверной проем.
Чтоб ему пусто было, повелителю морских драконов! Можно подумать, потомок огненного бога жаждет неделями болтаться посреди чуждой стихии.
Холодный ночной воздух остудил разгоряченное лицо. Что же ему снилось? Почему, откуда эта тоска и щемящее чувство утраты?
Справа, слева, позади простирался океан — молчаливый и обманчиво безмятежный. Он молчал.
Впереди, в неделе пути ждала Оясима.
Староста отрубился прямо на циновке. Вытянулся и захрапел, распространяя вокруг себя запах перегара. Низенький монах поскреб затылок, задумчиво оглядел немолодого и рыхлого мужчину.
— Признаться, я в затруднении, — обращаясь то ли к самому себе, то ли к спящему, произнес монах. — Вроде и гадкий ты человечишко, но не сказать, чтобы совсем пропащий. Зла не сделал, хоть и мог. К тому же, не продай ты Мию, я бы не имел возможности развлекать этим вечером добрых поселян, а посему мстить тебе вроде как не за что. Но все равно хочется…
Он еще постоял, потом щелкнул пальцами, словно пришел к какому-то решению, и принялся за дело. Извлеченным из очага угольком разрисовал лицо спящему, превратив его в подобие карнавальной маски демона-они. Волосы и жидкую бороденку заплел в мелкие дурацкие косички. Небрежными стежками сшил рукава одежды и связал ноги пеньковой веревкой — легко, чтобы не перекрыть тока крови, но так хитро, чтобы, встав спросонья, человек непременно навернулся. Выплеснув половину воды из глиняного кувшина у изголовья, щедро долил туда рисового уксуса. Остатки уксуса монах вылил в бродившее в огромной бочке на заднем дворе саке.
Проделав эту и еще с десяток подобных пакостей, он прихватил початый мешок с рисом и кулек с сушеными сливами, поклонился домику старосты и был таков.
В этот раз Мия проснулась первой.
Ее щека уютно устроилась на широкой мужской груди. Акио прижимал девушку к себе и, как будто этого было недостаточно, намотал на руку отросшие волосы, превратив их в созданный самой природой поводок. Оставшейся длины хватало, чтобы отодвинуться или повернуться, но уйти, не разбудив мужчину, Мия не могла.