Вместо того чтобы сесть на диван в ожидании Муни, Лука пошла вдоль шкафов, разглядывая страшные, вырезанные из дерева головы, ракушки разнообразной формы, фигурки, выточенные из кости, венецианские маски, мягкие игрушки, множество фотографий в разных рамках… Стоп! Она уже видела это облако в форме птицы! На фотографии были изображены три молодые женщины. И если Этьенну и Эмму она узнала сразу, то третью видела впервые. Женщина отличалась редкой красотой, неяркой, не бросающейся в глаза, но такой, что от неё невозможно было отвести взгляд. Белокурые волосы мягкими волнами падали на точёные плечи, лицо было нежным и будто светилось изнутри, а огромные светлые глаза — на чёрно-белом фото — казалось, заглядывали в самую душу с вопросом, на который не так-то просто было дать ответ. Что-то будто толкнулось в сердце в ответ на этот взгляд. Затеплилось…
Лука перевела взгляд на соседнее фото и застыла. Она уже видела его — в доме Висенте! Только там оно было целым и невредимым, а здесь чернели обугленные краешки, расплывались по поверхности пятна, изменяя перспективу и лица мужчины и двух женщин.
В коридоре послышались голоса и лай мопса: Семён Семёныч расстраивался, что хозяйки уходят без него. Лука отшатнулась от шкафа и была на пороге, когда в комнату собралась заглянуть Муня.
Прощание, против всех правил, должно было начаться в семь часов вечера. Пока авто, которое вёл Прядилов-страший, лавировало в переулках вокруг клуба, Лука выглядывала из окна, прикидывая, как всё это будет выглядеть? Оказалось, выглядело как обычный вечер. Разве только приглашённых было больше, да количество охранников и дежурных Видящих на входе увеличилось вдвое.
Машины подъезжали к входу в клуб, высаживали пассажиров и отъезжали, чтобы поискать мест для стоянки.
У дверей Этьенну встречал Борис Гаранин. Пожал руку Петру Васильевичу как старому знакомому, которого знаешь тысячу лет. Объяснять такому ничего не нужно, но и откровенности особой друг от друга ждать не приходится. Молча повёл внутрь. Лука крутила головой, как попугай на жёрдочке, узнавая и не узнавая интерьеры ‘Чёрной кошки’.
Стены были затянуты траурным крепом. Таким же прикрыли стенку за стойкой бара, и бутылки с разноцветным содержимым поблёскивали из-под него дикими кошачьими глазами. Раиса на панно отвечала загадочным взглядом, в чёрном квадрате зала казалась ещё более живой чем обычно. Балясины широкой лестницы, ведущей на второй этаж, украсили бантами из чёрного бархата. Нескончаемая цепочка посетителей медленно поднималась наверх, другая — уже простившихся, спускалась. По всей видимости, там находился гроб с телом.