В углу зала то клевал носом, то вскидывался и щипал струны лютни старик с длинной седенькой бородёнкой. Мелодия у него выходила нестройная и заунывная.
Вошёл ещё один посетитель, незнакомый, сильно на бродягу смахивающий. Борода клочками, одежда потрёпанная. Уселся в дальнем углу. Жилистая разносчица еды-питья только-только у стойки отдохнуть присела, новому гостю навстречу с большой неохотой поднялась. Но всё же недовольную мину кое-как кислой полуулыбкой замаскировала:
– Чего изволите?
Посетитель из-под нависших бровей диковато на неё глянул – разносчице аж не по себе сделалось. Может, сумасшедший какой заявился… замычит сейчас не пойми что не по-человечески. Но бродяга сказал разборчиво, хрипло только:
– Пить давай.
– Чего пить-то? Пива, водки, настойки смородиновой?
Подозрительный всё-таки тип… Поди, денег у него ни гроша. У такого откуда и будут-то?
– Воды принеси.
– Воды, вон, из любого колодца напиться можно, – окончательно перестала улыбаться разносчица.
– Так и не жалей, раз из любого, принеси.
Ну, точно, ненормальный.
– Ладно, принесу, – процедила девица, направилась к стойке, но не прямиком, а мимо двери, возле которой охранник-вышибала сидел. Мигать ему принялась усиленно, в угол зала глазами указывать: мол, вон тот, который там – странный какой-то, начеку будь. А охранник уж и сам неладное подметил, насторожился.
Разносчица решила, пока сыр-бор не начался, и хозяина насчёт нежелательного гостя предупредить. Покуда шёл промеж них совет, сразу ли бродягу выпроводить или сперва понаблюдать за ним пристально, другой посетитель, рыжий кучерявый мужик с широченными плечищами, брякнул пивной кружкой об стол, поворотился к музыканту:
– Дед, ты бы повеселее чего сыграл. А то и без тебя тошно.
Старик очнулся от полусна, закивал:
– Как скажете, как скажете.
Такому-то детине поперёк не попрёшь – опасно. Наладился старик какую-то хромоногую плясовую сбренчать, уже раз-другой по струнам тренькнул. Но поднялся вдруг со своего стула клочкастый оборванец:
– Пусть играет, чего играл!
– Чего?.. – мигом поворотился к нему детина, рукава рубахи до локтей подобрал, набычился. Выпитое за вечер его отменно смелым сделало. – Это ты мне перечить вздумал?..
Но с оборванцем немыслимое что-то сотворилось: сидел – вроде бродяга бродягой, а поднялся: вместо тряпья – шерсть на нём, и лицо – не лицо уже, в звериную морду вытягивается, не то волчью, не то медвежью. И росту на глазах в нём становится всё больше, и взамен рук – лапы с когтями кинжальными.
Тут таким визгом пронзительным всё наполнилось, от какого и оглохнуть недолго. Разносчица заголосила. И – откуда такая прыть в ней взялась – точно ветром в открытую дверь вышвырнуло её за мгновение до того, как оборотень через весь зал к рыжему детине скакнул.