Когда же небо отражалось в толстых стеклах фонаря, они становились голубыми. И тогда уже казалось, что это, обычно такое мрачное, с головы до пят выкрашенное в черно-черную краску чудовище смеется. Одними голубыми глазами, а все-таки смеется. Ракетоплан становился веселым. Ну, а веселое чудовище — это уже хорошо. С ним можно сговориться.
***
"МАК" подняли из подземного ангара, и он стоял на стартовой платформе. Андрей спросил инженера:
— Как?
Тот молча поднял руку с оттопыренным большим пальцем. Андрей положил ладонь на крыло. С минуту постоял, с удовольствием ощущая спокойный холод металла. Мысли, что сегодня предстоит особенное — не то, что он уже не раз проделал на этом ракетоплане, исчезли: полет будет таким же, как всегда. Об этом говорило стальное спокойствие "МАКа". Машина поделилась своим спокойствием с человеком.
Когда Андрей на аэродроме влезал в высотный костюм, генерал Черных у себя дома оторвался от газеты и посмотрел на жену:
— Чем ты обеспокоена?
— Нет, нет! Ничего… — поспешно ответила Анна Андреевна, но тут же вдруг проговорила: — Я больше не могу…
— Не понимаю.
— Я никогда не говорила об этом…
— Напрасно, — спокойно ответил он, — что там у тебя?
— Андрейка…
— Что-нибудь с Верой? — спросил генерал и нахмурился: он считал, что улаживать свои семейные дела Андрей обязан сам.
Анна Андреевна старалась не встретиться взглядом с мужем. Он лучше ее понимает, чем угрожает сыну работа. Она столько прочла за эти дни, чтобы понять смысл ужасных слов "гиперзвуковая скорость". Число "М" представлялось ей чудовищем, ждущим жертв — молодых, полных сил, таких, как Андрей. Она, как дура, воображала, что опасность грозит ему от какой-то Серафимы, а вместо ученой дамы перед ней выросло таинственное число "М" — огромное, мохнатое, бездушное. Оно жило в темной пропасти, по ту сторону звукового барьера.
В книгах, которые она читала, непонятности нагромождались тем страшнее, чем больше она в них вдумывалась. У Анны Андреевны кружилась голова при попытке представить высоту в сто семьдесят километров, на которую должен в несколько минут подниматься Андрей. Тошнота подступала к ее горлу при словах "семьдесят тысяч лошадиных сил". Эти силы рождались в струе пламени с температурой за тысячу градусов. Все, решительно все, с чем имел дело Андрей, с чем он соприкасался в своей повседневности, была смерть… Смерть?! Во имя чего?
Она посмотрела на Алексея Александровича.
— Ах, боже мой, не делай вида, будто не понимаешь. Как будто… — она осеклась, не решившись сказать, что у мужа нет сердца, что он не любит своего сына так, как любит она.