Сразу после окончания ужина мы с Ситтоном спустились вниз в кладовую, куда нас просил зайти Эрни. Здесь было значительнее прохладней, чем в моей каюте, – все усиливавшийся холод Арктики проникал сюда сквозь обшивку, и кое-где на стенах уже лежала изморозь. Эрни встретил нас на пороге кладовой, держа в руках фонарь.
– Сэр, – сказал он, обращаясь прежде всего ко мне, – запасов провизии осталось на месяц. И это при самом лучшем раскладе…
Он посветил вовнутрь помещения.
– Лук с чесноком вышел практически весь. Сухарей осталось шесть мешков, солонины – всего одна бочка, и та уже початая. Медвежьей туши хватит нам дня на четыре. Еще осталось два ящика мороженой рыбы. Две бочки рому. Это все, что есть у нас. С хозяйственными кладовыми чуть получше. Угля хватит не более чем на три недели, пороха целых четыре бочонка, масла для ламп – десять пинт. Зимняя одежда и обувь – еще по паре на каждого. Такой расклад, сэр…
– Да, негусто, – сказал я, почесав щетину на подбородке. – Придется начать жестко экономить. Эрни, рассчитайте порцию суточного пайка на каждого человека, включая нас всех. Посоветуйтесь с доктором Ингером по этому поводу.
«19 августа 1762 года. Миновали 120-й меридиан. Суточная температура упала до отметки +14° F. Скорость судна не больше 5 узлов. Наблюдается постоянное обледенение рангоута и такелажа. Количество шуги на воде существенно возросло, приняты меры повышенной предосторожности. В 13.47 минут по Гринвичу матрос Абнер Пейтти сорвался с мачты и упал на палубу. Пострадавший получил тяжелые травмы и положен в лазарет под присмотр судового врача Ингера…»
– Добрый вечер, доктор, – сказал я, заходя в маленькую каюту, срочно переделанную под лазарет. – Как у нас дела?
– Дела скверно, сэр, – сказал Ингер устало, вытирая руки полотенцем. – Пейтти совсем плох. Он уже сутки не приходит в сознание – у него сотрясение мозга и поврежден позвоночник. Боюсь, что он не дотянет до утра. Вордер весь горит – у него началась пневмония. Я постараюсь сделать что смогу, но… – Ингер развел руками. – Положение тяжкое, сэр. Лекарства у меня на исходе. Лука и чеснока практически не осталось – приходится давать каждому из команды по дольке в день, но скоро закончится и это. Тогда начнется цинга. Нам срочно, срочно нужно возвращаться…
– Мы обязательно вернемся, Ингер, – сказал я. – Главное – не отчаиваться. Господь милостив к нам, грешным рабам своим…
Раздался резкий толчок – судно остановилось, словно мягко упершись во что-то. Срочно, накидывая капюшон на голову, я выскочил на палубу. Ночь была очень холодная, и кожу на лице моментально стянуло. На палубе горели фонари, освещая скопившуюся на баке кучку возбужденных людей. Среди них был и Ситтон – двое матросов что-то показывали ему во тьме прямо по курсу. Из центрального люка появился взволнованный Берроу – позабывший надеть шапку и даже не обративший внимание на холод, он ринулся по шканцам на бак.