Пошел не вдоль стены, а между тарахтящих машин. Хорошо тарахтят, подумал Шепелев, правильно делают, что тарахтят. Последние бойцы штурмового взвода, того, что якобы закидал пулеметчика гранатами, изувечив его до полнейшей неузнаваемости, как раз покидали дизельную.
Пулеметчик шел по их следам. А того, кто остался на пороге возле «Браунинга», уже мертвого разворотила Ф-1, оставленная капитаном возле головы мертвеца.
Из дверей дизельной просачивались один за другим в коридор солдаты. Шепелев подождал, укрываясь за краем дизеля, пока на пороге не останутся двое. И быстро пошел на их спины. Его шаги заглушало тарахтение, а его появления с этой стороны никто не ждал. Два выстрела в голову, пистолет в сторону (в голове искрой проносится глупость — «табельное оружие, спросят за него»), из рук падающего финна капитан выдергивает «Суоми», придерживая другой рукой мертвеца за ворот куртки, просовывает ствол «Суоми» под мышку убитого, — и так выходит в коридор.
Коридор позволял не выцеливать врага. Полтора метра между стенами — деться некуда ни пулям, ни людям. В левой руке капитана трясется тяжеленной мертвой куклой тело, которым он прикрывается. В правой руке мечется автомат. Впереди кричат и бегут. А бегут-то под Левин пулемет, отмечает капитан. Именно Левин, раз бьет с последнего рубежа. Предпоследний молчал, раз этот финский отряд вышел в коридор. Значит, Попов погиб. А что с Жохом?
Пистолет-пулемет в руках капитана вот-вот заглохнет, выдав последнюю очередь. И вдруг разрывается граната. На том повороте, где был рубеж Попова. Волна, промчавшись по коридору, валит командира на спину. А на последнем рубеже Лева с жалостью отложил сигнальный пистолет, приспособленный немцами для метания гранат. «Если бы оставались еще такие гранаты, разве я б так жил?» — подумал Лева.
Капитан не гадал, чья граната рванула. Отбросив в сторону труп и опустевший «Суоми», он вскочил и припустил по коридору. Безоружный и открытый со всех сторон. Если кого-то не уничтожили осколки… И если Лева не услышит.
— Это я! — Жалеть голос не следовало и командир не жалел. — Шепелев! Не стреляй, Лева!
Последние двадцать метров коридора. Оглядываться нечего — пуля так пуля. Нет, врешь, повоюем еще, очень долго не слезем с последнего рубежа. Воздух стал парафиновым, время ударило по тормозам — потому и до проема никак не добраться, никак не преодолеть финишную двадцатку. Лева, живой, блестя стеклами в металлической оправе, приподнимается на пороге, вырастает над пулеметным механизмом. Командир вскакивает на порог, еще шаг и он в укрытии на последнем рубеже.