[5] скорее утихомирит ропот недовольства, нежели любые аргументы. Мистер Халл заявил своим верным пациентам, что на его зрение, даже усиленное очками, уже нельзя полагаться и что, как они уже могли заметить сами, слух его тоже оставляет желать лучшего, хотя в данном случае он упрямо придерживался собственного мнения, частенько сетуя на легкомыслие своих собеседников в том, что они разговаривают так, «словно пишут на промокательной бумаге и слова буквально расплываются, наезжая одно на другое». Кроме того, с мистером Халлом нередко случались подозрительные приступы – он называл их «ревматизмом», но при этом выписывал себе такие рецепты, словно страдал подагрой, что иногда мешало ему отправиться на срочный вызов. Тем не менее слепой, глухой и страдающий ревматизмом, он по-прежнему оставался мистером Халлом, тем самым доктором, который способен вылечить любые недуги и недомогания, – разве что пациентов его не постигала безвременная кончина в процессе, – а потому и не имел никакого права заявлять о том, что стареет и намерен взять себе младшего компаньона.
Тем временем он продолжал работать не покладая рук: давал объявления в медицинские журналы, читал рекомендательные письма, изучал характеристики и репутации, – и когда пожилые старые девы Холлингфорда уже сочли, что убедили своего современника в том, что он столь же молод, как и прежде, тот поразил их в самое сердце, представив им своего нового компаньона, мистера Гибсона, начав «коварно», как выразились эти дамы, навязывать им его услуги. «Кто такой этот мистер Гибсон?» – спрашивали они, но ответить на этот вопрос было некому. Спустя много лет о его прошлой жизни они знали не больше, чем в тот самый первый день, когда увидели его: он был высок, неулыбчив, скорее привлекателен, чем наоборот; достаточно худощав, чтобы счесть его происхождение «благородным», поскольку эпоха христианской мужественности тогда еще не наступила. Он разговаривал с легким шотландским акцентом и, как заметила одна добрая леди, имея в виду его сарказм, «был весьма неоригинален в поддержании разговора». Что до его рождения, происхождения и образования, то излюбленное предположение холлингфордского общества состояло в том, что он был незаконным сыном шотландского герцога от какой-то француженки. Основания для такого вывода были следующие: раз он говорит с шотландским акцентом, значит, он шотландец по происхождению. Он обладал благородной внешностью, элегантной фигурой и был склонен, как утверждали его недоброжелатели, к важничанью. Следовательно, его отец наверняка был влиятельной и знатной особой, а из этого предположения вполне можно было допустить, что он мог быть кем угодно – баронетом, бароном, виконтом, графом, маркизом или герцогом. Заглядывать дальше они не осмеливались, хотя одна почтенная дама, знакомая с английской историей, позволила себе однажды замечание, будто «она полагает, что один или двое Стюартов… гм!.. не всегда придерживались… гм! гм! гм!.. строгих правил… поведения и что подобные вещи, по ее разумению… гм! гм! гм!.. случаются в видных семействах». Но, по всеобщему мнению, родитель мистера Гибсона всегда оставался всего лишь герцогом, не более того.