Позволим себе сделать еще одно замечание, поскольку оно имеет большое значение. Пожалуй, утверждение о том, что здесь не самое подходящее место для критики, не требует доказательств, но поскольку мы пишем об Осборне Хэмли, то нам не устоять перед искушением указать на необычную составляющую тех трудноуловимых концепций, которые лежат в основе всех значительных произведений искусства. Вот перед нами Осборн и Роджер, двое мужчин, выписанных ярко и зримо, которые являются полной противоположностью друг другу. Они совершенно не похожи друг на друга душой и телом. Они обладают разными вкусами; у них разные цели в жизни: они – мужчины двух типов, которые никогда не «пересекаются» в обществе; но при этом никогда еще братские узы не проявлялись столь ярко, как у этих двоих. Добиться этого без натужных усилий, проглядывающих тут и там хотя бы на мгновение, – вот торжество подлинного мастерства; но продемонстрировать их похожесть в непохожести столь естественным образом, так что мы удивляемся этому не больше, чем завязи и плоду на одной и той же ветке, и есть «проявление божественного дара»: мы часто видим их вместе во время сбора ягод, и уже не удивляемся и даже не задумываемся над этим. Не столь изощренные писатели, даже те, коих полагают знаменитыми, не преминули бы остановиться на «контрасте», свято веря, что производят драматическое анатомическое препарирование, выпячивая его при первой же возможности. Но для автора «Жен и дочерей» такой подход означал бы ампутацию. Свой роман она начала с того, что люди у нее рождаются естественным образом, а не создаются подобно монстру Франкенштейну, и потому, когда сквайр Хэмли женился, двое его сыновей получились столь же одинаковыми и разными, как цветок и плод на одной ветке. «Это само собой разумеется». Именно таких различий и следовало ожидать от союза сквайра Хэмли с утонченной городской женщиной, обладающей деликатным складом ума. И привязанность молодых людей, и их доброта (в прежнем и новом значении этого слова) являются не чем иным, как воспроизводством тех неосязаемых нитей любви, что связывают совершенно разных отца и мать крепче, чем узы крови.
Но мы не будем и далее продолжать в том же духе. Нет нужды убеждать подлинных ценителей искусства в том, что миссис Гаскелл была наделена редким даром, который с особенной яркостью и силой проявился именно на закате ее жизни, и в том, что она, в свою очередь, подарила нам одно из самых искренних и правдивых произведений искусства в современной литературе. При этом сама она всегда была такой, какой нам показывают ее гениальные творения – мудрой и славной женщиной.