– Странно как-то пахнет!
– Да вы что! – возмутилась мама. – Вода обыкновенная! Сами же открыли!
Она возмущалась, но на губах у неё была смущённая улыбка, а в глазах отчаяние, и тётка явно поверила не столько маминым словам, сколько её выражению лица.
Она продолжила досматривать, изредка отшвыривая уже прощупанные вещи и покрикивая то на меня, то на маму, и я страшно боялась её, а мама, молодец, не раскисала, слушалась, вела себя по-деловому и на меня не кричала, если я что-то ставила не туда, а просто тихонько советовала, куда что убирать.
Только иногда, оглядываясь на ребят в чёрном, столпившихся у прохода, она вполголоса возмущалась, что все выходят своих встречать, а наш папа – нет.
– А ему уже можно? – удивилась я.
– Конечно, можно! Смотри, видишь, все ждут!
Наконец тётка отошла от стола, бросила на свой письменный стол ножик, и я увидела, что у неё ноги босые, в сандалиях, а на ногах педикюр. Это было очень странное сочетание – форма с ножиком и розовые ногти на ногах. Да ещё и всё это – в марте.
– Шестнадцатая комната, – скомандовала мама и слегка толкнула меня в спину по направлению к коридору. – Скажи ему, чтобы за сумками сам приходил.
Я вышла в коридор, открыла наугад какую-то дверь. За ней был ещё один коридор, с пронумерованными комнатами.
С сильно бьющимся сердцем я смотрела на номера, они как какие-то вспышки появлялись на дверях, а потом увидела «16», толкнула дверь и… увидела папу.
Здоровенный мужчина без работы
Я бросилась к нему на шею, но тут вбежала мама и возмутилась:
– Ну что ты тут стоишь! Все давно своих встречают, а ты?! Телик тут смотришь?! Иди за сумками с Лизкой!
Мне ужасно стало за неё стыдно, что она такое говорит, они же не виделись неделю! Когда мы выскочили в коридор за сумками, я, передразнивая маму, сказала:
– Надо же, безобразие! Вот ты лодырь! Здоровенный мужчина и без работы! Конечно, надо пристроить его!
Папа засмеялся, закрыв глаза рукой.
– Может, кому-то говорят: «Здравствуй, любимый, здравствуй, дорогой», но мы ведь идём другим путём, – продолжала я. – Сидит бездельник, телик смотрит, лучше бы сумки пошёл таскать.
Папа всё трясся от смеха, беззвучно, тёр при этом глаза, словно хотел спать, а потом я снова повисла у него на шее и заплакала.
– Я хочу, – проговорила я, – хочу, чтобы ты опять дома за компьютером сидел…
– Я тоже хочу, – проговорил он шёпотом в мою шею, в мои волосы, – а что делать-то… Ну ничего… Ничего… Ничего…
Наконец я оторвалась от него, и мы пошли за сумками, и моё лицо было всё залито слезами, и все, кто шёл навстречу, разглядывали меня, но мне, честно, было плевать.