Он глубоко выдыхает и смотрит на меня.
— Дома в Эдинбурге я руковожу одной организацией, — объясняет он. — Я спасаю от плохого обращения собак, питбулей и другие хулиганистые породы, но я никогда не отворачиваюсь от бездомных собак, независимо от породы и нрава.
Я опешила от этой информации.
— Ты занимаешься благотворительностью?
— Да, — он кивает, глядя по сторонам. — Я занимаюсь этим уже несколько лет, с тех пор, как у меня появились возможности и деньги для этого.
Я не могу в это поверить.
— Почему ты не упоминал об этом в интервью? Это ведь имеет отношение к тому, что делает Брэм.
— Потому что оно было о Брэме. Это его дело, не мое. — Внезапно он показывает мне жестом, чтобы я спокойно стояла на месте. Я задерживаю дыхание, замерев на месте. Слышу какой-то шорох, но не смею поднять фонарик. В темноте блестят две пары глаз.
— Вон там, — шепчет он. — Их нелегко будет поймать. Они боятся.
Он медленно начинает двигаться в их сторону, и я неохотно следую за ним.
— Разве они не опасны?
— Опасные тут мы, — говорит он. — Пока не докажем им обратное.
— А как мы это сделаем? — спрашиваю я.
— Проявив до хрена терпения, лапочка, — говорит он.
Я ухмыляюсь.
— Я когда-нибудь говорила тебе, что мне нравится, когда ты меня так называешь? — Говорю ему. Не могу остановиться. Лапочка. Это так…очаровательно.
Он с любопытством смотрит на меня.
— Разве я называл тебя так раньше?
Я киваю.
Он хмурится.
— Любопытно.
Он не развивает свою мысль и продолжает двигаться вперед в темноте. Я крадусь следом, повторяя его движения, даже если мне интересно как, черт возьми, мы собираемся поймать этих собак. Сейчас поздняя ночь, а они просто продолжают бежать, и парк ведь просто огромен. Если мы не загоним их в тупик, мы можем гоняться за ними до рассвета.
Не то чтобы я жаловалась. Даже принимая во внимание то, что в парке ночью немного жутко, и несмотря на то, что Лаклан говорит, собаки могут быть бешеными, рядом с ним я все еще чувствую себя в безопасности.
— Подожди здесь, — говорит он мне. — Выключи фонарик.
Я поднимаю телефон, чтобы сделать что велено как раз тогда, когда телефон выключается сам. Батарея только что села.
— Э-э, все, он умер. У тебя есть телефон?
Он не отвечает. Я быстро моргаю, пытаясь привыкнуть к темноте. Благодаря едва заметному свету от фонарей, я могу видеть, как он движется вперед. Глаза собак блекнут, и я не уверена, смотрю я на них или на что-то другое.
Лаклан перестает идти и теперь еле крадется, листья хрустят под его ногами. Я больше не вижу его. Слышу какой-то шорох, он что-то достает из кармана. А затем начинает говорить тихим, приглушенным шепотом, и я не могу разобрать слов.