— Само собой, — сказал Евсей, натягивая шапку.
Сват и сваха даже не подали виду, что такой прямой отказ их огорчил или обидел. Они еще с полчаса поговорили о том, о сем, распрощались и только тогда вышли из хаты. А за воротами Параська дала волю своему негодованию и сказала Евсею, что на этом она не остановится; что раз дело начато, то его следует довести до конца, и если будет отказ, то пускай об этом узнает вся станица; что не позже как через неделю, когда старый Тутаринов успокоится, Параська возьмет себе в компаньоны не Евсея, а старика Назара — опытнейшего человека по сватовству, и явится к Тимофею Ильичу уже не для разведки, а с паляныцей, и не уйдет из хаты до тех пор, пока Анфиса, с благословения отца и матери, не разрежет ту паляныцю на две равные половины. Как всегда, Евсей слушал жену внимательно, а потом промолвил:
— Само собой.
Параська и Евсей подходили к своему дому на краю станицы, а в хате Тутариновых еще продолжался спор о том, кто же был прав: Тимофей Ильич, рассуждающий о жизни трезво и понимающий, как никто другой, что значит выдать дочь за парня, у которого нет ни кола ни двора, или же Ниловна со своей материнской мягкосердечностью. Ниловна всячески старалась уговорить Тимофея Ильича и склонить его на свою сторону и поэтому говорила о Семене так, как могла бы говорить разве что мать о своем горячо любимом сыне. По ее словам, Семен и красивый, и умный, и трудолюбивый, и «характером смирный», и обходительный со старшими.
— А что он не здешний, — заключила она, — то в этом беда небольшая, — приживется в станице, да так никуда и не уедет.
Казалось, что ничего нельзя было возразить против этих доводов Ниловны, однако Тимофей Ильич не соглашался с нею, стоял на своем и доказывал совсем противоположное: Семен вовсе не красив, а так себе — белобрысенький парень, тогда как Анфиса — чернявая и лицом миловидная. И ничуть Семен не умный, ибо умный человек, по мнению Тимофея Ильича, никогда бы не стал так плохо отзываться об Усть-Невинской. Правда, в работе Семен горяч, — с этим Тимофей Ильич соглашался, но тут же добавлял, что «есть это одна видимость, и старается он до поры до времени».
— Нет, Ниловна, — сказал он, — что там ты ни говори, а такой зять мне не по душе.
Ниловна молча смотрела на мужа, и ее маленькие добрые глаза наполнились слезами.
— А ты не плачь, — участливо заговорил Тимофей Ильич. — Чего прежде времени слезы проливать. Дело еще не решенное. Лучше позови Анфису. Мы у нее для интересу спросим, что она нам на это скажет.
На беду, Анфисы в доме не оказалось. «Где ж ей быть в такую позднюю пору, как не с женихом?» — подумал Тимофей Ильич, и это его еще больше раздосадовало. Старик долго ворчал и теперь уже ругал не только Анфису, но и Сергея: и зачем он привез в станицу такого дружка, и где пропадает без вести вторую неделю, и что это за сын, который бросил родителей и уехал, а куда и зачем — ничего не сказал, хотя Сергей и говорил ему об этом.