— Послушай меня, — говорит она, глаза сверкают. — Ты прав, говоря что дома у меня не так уж много вещей, от которых надо отказаться.
— Я никогда этого не говорил.
— Это, правда, — говорит она. — У меня работа, которая мне не нравится, и я фантазирую, как брошу ее. И хотя у меня есть друзья, по которым я всем сердцем скучаю, и семья которую люблю больше всего на свете...я не знаю достаточно ли страха находиться далеко от них, чтобы удержать меня от отъезда. Но ни в коем случае, ни в каком вид и форме ты даже не должен рассматривать вопрос о переезде в Калифорнию. У тебя здесь карьера, и определенно чертовски хорошая карьера, и у тебя собаки и твоя благотворительность и так много всего остального хорошего. Если вообще говорить об этом, я буду единственной кому надо найти способ остаться здесь.
Моя грудь болит от возможности.
— Только скажи слово, пожалуйста. Скажи, что хочешь остаться, что ты попытаешься, и я тебе обещаю, обещаю тебе, я сделаю так, чтобы все получилось.
Она ищет мои глаза, переваривая все это. Я практически вижу, как крутятся колесики, взвешивая каждый вариант, так же как она делала в машине, когда я позвал ее сюда. Такое впечатление, что это было в другой жизни.
— Мне нужно подумать об этом, — говорит она. — Дай мне ещё неделю, и я буду знать наверняка.
Я тру губы и киваю.
— Хорошо, — говорю ей, целуя в лоб. — Спасибо тебе.
— Теперь, — говорит она, шлепая меня по заднице, — Убирайся из кровати и иди на тренировку. Достаточно того, что у тебя похмелье, я не хочу, чтоб твой тренер звонил мне и выражал недовольство.
Я киваю, стыд снова, словно желчь, заползает мне в горло. Я быстро собираюсь и вовремя выхожу из дома. Я вынужден остановиться у магазина на углу, чтобы выпить бутылку Гатотрейд и пару таблеток ибупрофена и потратить несколько минут, чтобы успокоиться, прежде чем показаться на тренировке.
Я ожидаю что все в курсе того, что произошло. Не то чтобы команде было до этого дело, но обычно Алан ругает нас за нарушение дисциплины за пределами поля. Но все ведут себя нормально, конечно за исключением Тьерри и Джона, которые с беспокойством разглядывают меня, и кажется, никто не заметил мои повреждённые костяшки или бледный синяк на челюсти. От первого и единственного удара от того парня.
Это должно означать, что парень жив и здоров. Но в перерыве я все-таки иду к Тьерри и отвожу его в сторону.
— Привет, спасибо за прошлую ночь, — быстро говорю ему, оглядываясь вокруг и понижая голос.
Он смотрит на меня, с неодобрением качая головой.
— Ты мне должен, — говорит он со своим французским акцентом. — Нарисовалась полиция и мы с Джоном должны были поведать продуманный рассказ о том, как какой-то парень подошёл к нашему столу с желанием подраться.