В итоге мне пришлось применить силу. Я просто взял у нее из рук часть игрушек и раздал их детям:
– Берите, ребята, играйте!
Возможно, моей дочке нужно было получить опыт обладания этими игрушками, прежде чем отдать их другим. (В самом деле, как можно отдать то, чем не владеешь?) Она нуждалась в том, чтобы я, как отец, проявил большую эмоциональную зрелость и дал ей возможность получить этот опыт.
Однако в тот момент для меня большее значение имело мнение обо мне других родителей, а не рост и развитие моего ребенка и наших с ним взаимоотношений. Я просто изначально был уверен в собственной правоте: она должна была поделиться, а значит, была не права, не делая этого.
Возможно, уровень моих ожиданий по отношению к малолетней дочери был слишком высоким просто потому, что я сам находился на нижнем уровне своей собственной шкалы. Я оказался не способен или не пожелал проявить терпение и понимание и ждал от нее, что она отдаст свои вещи. В попытке компенсировать недостаток влияния я воспользовался силой своего отцовского положения и авторитета и принудил дочь сделать то, чего я от нее хотел.
Но использование силы оборачивается слабостью. Слабость использующего силу объясняется тем, что увеличивается его зависимость от внешних факторов. Становится слабей и тот, кто вынужден подчиниться, поскольку подчинение сковывает рост, формирование независимого мышления и внутренней дисциплины. В конечном счете ослабевают человеческие взаимоотношения. Сотрудничество уступает место страху, и оба – тот, кто использует силу, и тот, кто вынужден подчиниться, – становятся более эгоистичными и агрессивными.
Но что же происходит, когда сам источник используемой силы – будь то огромный рост или физическая мощь, позиция, авторитет, какой-то документ, высокое положение, внешность или прежние достижения – изменяется или вовсе перестает существовать?
Если бы я был более зрелым, я мог бы положиться на свою внутреннюю силу – на свое понимание роста и необходимости делиться, на свою способность любить и воспитывать – и позволил бы дочери самой сделать выбор: делиться или нет. Возможно, после попытки урезонить ее я мог бы переключить внимание детей на какую-то интересную игру, сняв таким образом со своего ребенка эмоциональное давление. Теперь я уже знаю, что, как только дети обретают чувство собственности, они делятся своими игрушками совершенно естественно, свободно и спонтанно.
Мой опыт говорит мне, что учить нужно не всегда. Когда отношения натянуты и атмосфера накалена эмоциями, попытка учить часто воспринимается как форма осуждения и неприятия. В то же время, когда отношения хорошие, по-моему, гораздо полезнее поговорить с ребенком наедине и спокойно обсудить то, что считаешь важным и чему хочешь его научить. Наверное, чтобы поступить именно так, требовалась более высокая эмоциональная зрелость, чем тот уровень терпения и внутреннего контроля, которым я обладал в то время.