Через десять дней возвращался в училище. Когда поезд остановился в Киеве, Петр вышел на перрон, чтобы отправить Любе заранее написанную открытку: все же они были друзьями, школу вместе кончили. Дважды прошелся мимо почтового ящика и точно не замечал его: открытку опускать не хотелось.
Раздались звонки отправления, Маринин бросился в вагон, схватил свой чемоданчик и сошел уже на ходу поезда.
В общежитии Любу не застал. Пошел в институт. Слонялся у входа, пока наконец на ступеньки широкого парадного не вывалила из дверей пестрая толпа студентов. И снова почти сразу же увидел Любу. С замирающим сердцем шагнул ей навстречу. Но вдруг остановился: Люба опять шла с тем же парнем…
Петр повернулся спиной к журчавшему говором и смехом потоку студентов и полез в карман за папиросой. Когда зажег спичку, возле него остановился студент, чтобы прикурить.
— Простите, вы Любу Яковлеву случайно не знаете? — неожиданно для самого себя спросил у него Петр.
— Знаю. Вон она Диму повела в общежитие.
— Какого Диму?
— Студент наш. Он плохо видит, почти слепой… По очереди его в общежитие водим.
— Слепой? — переспросил Петр, чувствуя, как запылало его лицо.
— Угу. — И парень громко позвал: — Яковлева! Люба!
Сколько затем пришлось Петру умолять Любу, чтобы она простила его, дурака…
Воспоминания Петра вспугнул задорный, с наглинкой голос, раздавшийся в раскрытых дверях купе:
— О чем так глубоко и обстоятельно думаем, товарищ младший политрук?
Петр оторвал взгляд от окна и повернул голову. Перед ним стоял…
— Морозов! Виктор! Ты откуда? — радостно удивился Маринин.
— Оттуда же! — глухо хохотнул Морозов. — Мы с Гарбузом к поезду чуть не опоздали. В соседнем купе загораем…
— Гарбуз тоже здесь? Куда же вас назначили?
— Угадай!
— Я не знахарь…
— Политруки танковых рот!.. В танковой бригаде служить будем… У самой границы.
Виктор Морозов — высокий костистый парень с худощавым лицом спортсмена — славился в курсантской семье своим неуемным аппетитом (в столовой всегда требовал добавки) и ворчливым характером (он был недоволен всем на свете: частым посещением бани и редким увольнением в город, придирками старшины в казарме и чрезмерной заботой преподавателей о том, чтобы курсанты конспектировали лекции). Сейчас это был совсем другой Морозов — довольный собой и всеми, сияющий и не в меру разговорчивый.
Не дав Петру раскрыть рта, он подхватил его чемодан и понес в свое купе, где сидел, томимый бездельем, третий их товарищ по роте, такой же вновь испеченный политработник — младший политрук Гарбуз…
Опять говорили о том, кто куда назначен, вспоминали командира роты старшего лейтенанта Литвинова. Литвинов, прощаясь со своими бывшими подчиненными, то ли в шутку, то ли всерьез советовал не спешить с женитьбой. «Послужите, осмотритесь, — напутствовал бывалый армеец, может, в академию кто надумает поступить. А женитьба не уйдет…»