Омыв своею кровью, он умер за нас, грешных, но ничего в мире не изменилось. Человек продолжает так же грешить, если не больше, и лишь вспоминает о Боге, когда ему очень плохо. Как мне сейчас…
Рядом картины ада: грешники горели в геенне огненной, их поджаривали на сковородке, варили в кипящем котле…
Почему христианская вера такая жестокая, а Бог такой беспощадный? Если уж Он послал своего Сына на мучительную смерть, то что говорить о нас? Люди идут на войну за веру Христову, а сколько их гибнет? Матери остаются без сыновей, дети без отцов, жены без мужей… Бог забирает всех…
Через боковую дверь зашел служка, смел пыль с алтаря и заменил свечи в подсвечниках.
Что мне попросить у Бога? И услышит ли он меня? Думаю, ему так надоели люди, что вечно клянчат у него милости или отпущения грехов.
Посетители зажигали свечи и молча каялись в грехах, просили благ, мужа или ребенка. Рядом со мной одна старушка молилась, устремив свои мутные глаза вперед, шевелила беззвучно губами.
Опустившись на колени, я обратилась к Богу. Всевышний, ответь: в чем я пред тобой провинилась? Я знаю, что однажды мы встретимся, и этот день не за горами. Тогда мне придется отвечать за все то зло, что я сеяла, не задумываясь. Подскажи, как все изменить? Как жить с такой виной на сердце?
Но Иисус лишь молча взирал на меня с иконостаса…
Мне нужно было целиком переключиться на что-то, и я решила вернуться в театр. Единственно, что той радости, которую я испытывала на сцене раньше, уже не было. Что-то сломалось во мне, а хуже всего то, что я стала бояться сцены. Даже мой любимый с детства запах кулис – пудры, клея, щипцов для завивки, газа – меня больше не радовал. Скажу больше, меня от него тошнило…
Когда гримерша закончила, я посмотрела на себя в зеркало и огорчилась. Те разрушения, что произошли со мной, не удалось скрыть. Никакой грим не способен завуалировать эту тоску в глазах.
Вдруг я услышала за спиной:
– Все говорят, как актриса она кончилась…
Я не шелохнулась, но от этих слов на глаза навернулись слезы. На дрожащих ногах я вышла на середину сцены, понимая, что мне предстоит самая тяжелая репетиция. Горло свело судорогой, как это случилось на первом спектакле…
Я мысленно перенеслась в тот далекий день. Когда я впервые стояла перед публикой бледная, парализованная страхом, готовая разреветься от бессилия и жалости к себе, но тогда я справилась. Мне нечего было терять и страшно хотелось пробиться наверх. Казалось, это было так давно, словно в прошлой жизни…
Сегодня, в конце пути, от меня прежней не осталось и следа, лишь надорванное сердце и глухое отчаяние. Сейчас даже не знаю, чего я хочу… Нет, знаю, мне хочется домой и чтобы никто меня не трогал…