Земля качнулась мне навстречу, ветви деревьев подхватили, удержали, нежными объятиями погладили по плечам и спрятали от дождя.
«Наша! Наша! Наша!»
«Что тебе?»
«Проси».
«Приказывай».
«Требуй».
«Опаздываю, — взмолилась я, — пожалуйста, мне очень надо туда! Быстрее!»
И мир шагнул мне навстречу, уже второй раз.
За моей спиной не появилось крыльев, но воздух стал легче, намного легче, чем должен был быть. Сила гравитации, которая прижимала меня к земле, пропала, и я взлетела.
«Ну, так, лети», — засмеялся звонкий женский голос. — «Тебе об этом не надо просить, дитя. В этом ты в своём праве».
Воздушные потоки послушными котятами легли под руки, обняли за ноги, подхватили за пояс и рванули меня вперед! Прочь от сада, сквозь высокую стену, которая послушно разошлась при нашем появлении, буквально раскололась на две части. Еще дальше, дальше, дальше!
Вдоль брусчатки, по которой еще несколько часов назад меня привезли в этот особняк. Мимо темного леса, стоящего непроходимой стеной и… Нет! Мне надо туда. Туда, где узловатые ветви сплелись на моей дороге. Туда, где толстые корни выползли на землю, получив приказание никого не впускать.
Но как же так?!
«Проси».
«Приказывай».
«Требуй».
Три слова закружилось вокруг меня, завертелось, но… приказывать?! Требовать?! Кто я такая, чтобы диктовать кому-то свою волю?!
«Ведьма!» — откликнулся жарким эхом мир.
«Ведьма», — добавил лес.
«Ведьмочка», — засмеялся ветер, распахиваясь за моей спиной острыми лезвиями.
Но, я бы не была собой, если бы стала слушаться голосов разбушевавшейся шизофрении. Моя холодная натура очнулась и вылезла, снисходительно сообщив, что бояться нечего.
«Бывает, бывает. Ты только крепись, Ника. Психушек здесь не водится, а если лишнего не говорить, то может и вообще еще все обойдется. Ну, подумаешь, лес говорящий, воздух ехидничает. И вообще, что ты тут торчишь, когда мы опаздываем?! Вперед, марш!»
И я пошла. Коснулась корней, погладила стволы деревьев и попросила меня пропустить, потому что мне надо туда, вперед, ближе к центру леса, к старой заброшенной избушке, около которой убивают кого-то мне очень-очень важного!
Лес остался глух к просьбе.
На мгновение появилось только ощущение взгляда. Чьи-то зеленые глаза без зрачка осмотрели меня снисходительно и не признали опасной. Не признали достойной того, чтобы приказывать.
В груди вскипела злость.
Холодная рассудительность жалобно пискнула и испарилась.
«Кажется, ведьмы в этом мире очень яркие, живут не на рассудке, а сплошь на эмоциях. А еще очень жаркие…» — констатировала я, разглядывая собственную руку, покрытую огнём.