— Власта! — слабо запротестовала Забава.
Легкая улыбка тронула твердые губы Железовского.
— Кто-то из философов говорил: «Быть на стороне закона — такое же захватывающее дело, как и быть против него». Мне лично интересно работать на стороне закона. Проведите мне консорт-линию, Власта, и чтобы об этом знали только двое: вы и я. Умник тоже не должен ничего знать.
— Каким образом можно получать информацию через компьютер, не подключая его?
— Сообщите мне параметры инка, и я дам вам рекомендации. И учтите: против вас… нас работают очень хорошие специалисты, эфаналитики, политологи, социологи, технари, недовольные своим положением и отсутствием тех возможностей, которые открылись у интрасенсов. Это — элита, и вам придется в ходе следствия с этим считаться, если хотите довести дело до логического конца. Конечно, эти люди — без особого полета фантазии, номенклатурные работники, но в их руках реальная власть.
— Откуда вы это знаете? — почти шепотом спросила Власта.
Железовский подмигнул Забаве, сломав на миг невозмутимость и превратившись в лихого удальца.
— Ветер носит. Но что бы вы ни думали обо мне, приближается новая волна стихийной борьбы с творческим потенциалом, с генераторами идей, с людьми, одаренными богом, которые всегда во все времена раздражали аппарат власти. При любых правительствах и режимах. Как говорят новоявленные пророки: грядет очищение мира от скверны инородцев! От нас то есть. А заодно и от всех, кто довел себя до кондиции таланта. — Математик допил сок, легко встал. — Извините, спешу. Позвоните мне утром, Власта, по личному каналу. Забава его знает.
Вышел. Совершенно бесшумно.
Женщины остались сидеть, глядя друг на друга.
— Нахал, — нарушила молчание Власта.
— Мальчишка, — печально улыбнулась Забава.
Ощущение полета и сказочной легкости потрясало настолько, что хотелось петь и мчаться, опережая ветер и свет. Однако длилось это ощущение недолго: накатилась вдруг волна тоски, мир внизу, голубой и зеленый, покрылся серым налетом, солнце скрылось за мрачной пеленой туч. Похолодало.
Крылья стали тяжелыми, а тело потеряло легкость и обтекаемость, голова явно перевешивала хвост, и приходилось напрягать шейные мышцы, чтобы не перейти в пикирование. И очень мешали лапы…
Мальгин проснулся.
Сон, в котором он существовал в образе могучего, но одинокого орла, навещал его регулярно, и хотя не приносил неудобств, но запоминался щемящим и неуютным чувством одиночества, чувством, которое ранило больней удара шпаги. Однако в памяти сохранился еще один эмоциональный след, отзвук далекого зова, раздражающего таинственностью и неповторимым ароматом инородности и в то же время родства. Зов этот не был целенаправлен, то есть он звучал как призыв о помощи, сигнал SOS, предназначавшийся всем, кто его услышит, но и криком помощи назвать его было трудно. Зовущий не ждал ответа, и печальный зов — пакет пси-волн, не мысль, но и не эхо инстинкта, — мчался в пространстве, достигал мозга Мальгина и реализовывался фразой тарабарского языка, полной непонятных чувств (кроме печали, ощущения потери и горечи — что воспринималось сразу) и еще более непонятного смысла.