Я отыскал в сенях пыльный мучной мешок и прикрыл им Климаря. Буркан жалобно повизгивал — ему здорово досталось по голове. Я вернулся в хату. Взял из шинели запасной короб с лентой, вложил в карман галифе.
— Антонина! — сказал я. — Я скоро вернусь. Не бойся.
Я опасался притронуться к ней. Пальцы даже к голенищам прилипали, когда я натягивал сапоги. Рука ее слабо коснулась моей щеки, глаз, носа… «Давай, иди, — говорило это прикосновение. — Иди, раз это нужно. Ты ведь вернешься, верно?»
Я вышел из хаты. Светало. Да, Климарь пришел в Глухары один, но наверняка где-нибудь у лесной опушки или на полях его ждали дружки. И они вот-вот могли заявиться.
Над головой нависли низкие, темные облака, движение их угадывалось по изредка мелькавшему в этой массе, быстро пробегавшему над деревьями и хатами проблеску. Пахло дождем, тополя шелестели, листва неслась по двору.
Оказавшись на улице, я встал за акациевые кусты, росшие у плетня. Ветки цеплялись за гимнастерку. Было зябко. Свет медленно заполнял проемы между домами, выделяя косые линии соломенных крыш. Какая-то несуразица в утреннем облике села вселяла тревогу. Я еще не понимал, в чем дело. Краски постепенно возвращались в серые силуэты домов и деревьев. Начали вызеленяться ветви, и но крышам расползалась желтизна.
Заорали петухи. Я вздрогнул от раздавшегося за спиной, в сарае, пронзительного крика и вдруг осознал, что заставило меня насторожиться: не дымили трубы гончарного заводика. Они молча уставились в небо, широкие, как мортирные стволы.
В час ранних петушиных криков, когда глухарчане досматривали последние, самые сладкие, сны и ни одна печь в селе не дымила, темные переливающиеся клубы над гончарней были особенно заметны. Они напоминали о том, что Глухары село не какое-нибудь обычное, дремливое, а гончарное, село мастеров, которым ни на минуту нельзя забываться в лени и сне.
Но сейчас трубы не дымили. Буксир перестал тащить за собой вереницу домов-барж.
Прикрываясь акациевой загородью, я пошел к заводу. Неприкрепленная сошка пулемета болталась при ходьбе. Я то и дело оглядывался на хату Семеренковых. Там оставалась Антонина. Но заглохшие дымари заводика звали к себе. Я шел пригнувшись, стараясь не цеплять колючих веток акации.
…И когда три фигурки серыми мышиными клубочками покатились от гончарного заводика навстречу, я лег под плетень, воткнул сошку в сырую, поросшую одуванчиками и плотными листьями подорожника землю и стал ждать. Значит, они захватили заводик. Зачем? Нелепость какая-то.
Трое бежали вдоль плетней, по обеим сторонам улицы, бежали осторожно, заглядывая во дворы. Значит, до них донеслась, хоть и приглушенно, очередь МГ, и теперь они спешили на подмогу Климарю. Видно было по их поведению, что не очень спешили. Побаивались. У каждого было по шмайсеру, ремни автоматов провисали к земле. Я смотрел на них и ждал. Пусть бегут… Фланги! Вот что меня беспокоило. Моими флангами были срубы, сараи и огороды, они не просматривались и оставались неприкрытыми.