— Да, — сказал Гупан. — Теперь я понимаю, в кого этот байстрюк.
— В матку! — отрезала Серафима. — Весь в Изабелку, трясця ее побери в ейном глубоком тылу.
— Надоела людям война, — сказал один из милиционеров, чтобы смягчить впечатление, произведенное яростными нападками на начальника.
Галифе у Гупана действительно были широкие. Но Гупан не обиделся.
— Узнаю Глухары, — сказал он. — Ну до чего на язык талантливые. Джамбулы наши полесские… Сюда милиция и до войны не ездила. Боялась баб. У них же маузеры, а не языки. А уж депутату каково было здесь отчитываться! Некоторые седели от переживаний. Ты раскумекай, — повернулся он ко мне. — Ты что думаешь, я из хвастовства взял с собой только двух человек? Из геройства? Нет у меня людей, дорогой Иван Николаевич. Все люди и все пулеметы остались в Ожине. Потому что — не для огласки будь сказано! — банда Шмученки прорывается на запад. Мельниковцы. Двести восемьдесят человек, все обученные, и терять им нечего, понял? Мелкие села их не прокормят, так что есть опасения, что решат порастрясти Ожин с его магазинами. А людей у меня… В общем, немного, у меня людей. И до твоего Горелого руки у меня не доходят. А чего он сидит в УРе, Горелый? — спросил он у самого себя, задумавшись. — Чего он ждет?
— Пока Советская власть рухнет! — рассмеялся милиционер. — От фашистов не рухнула, может, от Горелого не устоит.
— Какие-то у него есть соображения, — продолжал Гупан. — Горелый не дурак. Он бы мог в банду Шмученки войти и пробиться в Западное Полесье. Там бандеровцам вольнее. Но чего-то сидит под Глухарами.
— Может, любка держит? — спросил смешливый милиционер.
— Нет. В его положении не до зазнобы. Хитрый, финик! — Гупан повернулся ко мне, сказал доверительно, полушепотом: — Есть у меня думка, что не случайно экипажи бронетранспортеров погибли, а Горелый уцелел. Видишь ли, националисты, бандюги эти, хоть с фашистами дружбу водили, но тоже были себе на уме. И решили они, раз фрицы уходят, прибрать денежки и документы к рукам, для снабжения своих банд и агентов, которых пооставляли здесь… Похоже, что так… Очень даже возможно, что денежки у Горелого. Но почему он тогда засел возле Глухаров, ума не приложу. Может, после ожогов не поправился? Ведет он себя подозрительно тихо, в драку не лезет. Бережется!
— Да, тихо себя ведет, — кивнул я в сторону сеней, где лежал Абросимов.
— Ну, такого удобного случая бандеровцы упустить не могли, — сказал Гупан, помрачнев. — Против Абросимова они ничем не рисковали. Поиздеваться над комсомольским активистом — это для Горелого… Но в настоящий бой этот гад ввязываться не хочет, ты заметь! Иначе давно бы он навестил Глухары… Видишь, даже два «ястребка» его пугают — не хочет получить пулю. Такое впечатление, что у него какое-то важное задание… — Он задумался. Добавил: — В общем, Иван, сиди в селе. Наладь как следует охрану и держись. Освободимся немного от твоего Горелого рожки-ножки останутся. Он обречен. И исторически, и фактически, это точно!