— Дан ты чо, ядрена корень, — щурится дедушка из-под мохнатых бровей, — по всей деревне балаболишь, что самолеты когда-то в городе делал, а тут косу отбить не можешь?
— Сравнил хрен с пальцем, — хмыкает Копка и выразительно ощупывает бутылку. — Самолеты чо — крылья приляпал, вертушку поставил — и лети к едрене-Фене…
Дедушка берет из его рук косу и идет под навес. Копка мелко семенит за ним на своих коротких ногах, потом пристраивается подле, на чурбане, и свертывает козью ножку.
Дедушка звякает молоточком о бабку-наковаленку, правит косу, а сам нет-нет да вскидывает на Копку рыжие, насмешливо прищуренные глаза. Наконец не выдерживает:
— Чо, паря, опять жена приласкала? Эвон какой красивый фонарь под глаз навесила.
Копка трет ладонью синяк на лице, смущается, но только на секунду.
— Не говори, Семен Макарыч, — улыбается он. — Весело я живу со своей Мокрыной, што ни день — то у нас радость. Вечор запустил в нее молотком, да промазал — она и рада без памяти. А седня она в меня горшком швырнула, и тоже мимо: стало быть, мой черед радоваться.
— Видать, не мимо, — заметил дедушка. — Или у вас, как в той побасенке сказывается? Я, мол, ее пустой корзинищей — та-ра-рах! Тар-ар-ах! А она меня утюжком — тюк-тюк…
Оба смеются.
— Вот ведь навязалась змейка на мою шейку, — густо сплевывает Копка. — А сколь я из-за ее, Мокрышки, парнем еще принял мук, когда любви этой самой домогался? За двенадцать верст, аж в Марьяновку, черти на свиданку носили. Ну, марьяновские парни как-то раз и решили меня проучить, то ись ребра мне кольями пересчитать хотели. А я ить прыткой — шуганул от них, только пятки засверкали.
— Кацапы — они парни хваткие, — ввернул дедушка. — Семеро одного не боятся…
— Дак тут как раз наоборот было, — вскинулся Копка. — Их, поди, больше дюжины, а я — один. Топочут они сзади, ревьмя ревут, ну, думаю себе, счас изладят из меня сашлык. А дело ночью было, темень — глаз коли. Решил я спрямить дорогу, да и рванул напрямки, через могильник. Бегу это, бугорки, как заяц, перемахиваю да над ребятами посмеиваюсь: не видать, мол, вам сашлыка, как собственных ушей. И вдруг — полетел! Сперва почудилось — вверх, ан нет, вниз, оказывается, в ямину какую-то. Очухался от приземления — тишина вокруг. И только тут в соображение вошел, что это я в свежую могилу врюхался. Видать, вчерась для покойника вырыли, а захоронить-то не успели. Да. Сижу это я, душа, ясно дело, в пятки ушла, ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. Страсти всякие стали мерещиться, и вдруг рядом кто-то — к-э-к чихнет! Отпрянул я да руками-то и схватился за что-то лохматое…