– А позвольте узнать у вас: вы кем приходитесь Григорию Орлову?
– Я прихожусь начальником его матери, – не смущаясь собственной лжи, важно объявил Гия. – Это моя сотрудница. Я счел необходимым поддержать ее, так как вся эта история Светлану Владимировну очень расстроила.
– Вот как. Расстроила. Здесь речь не о расстройстве, – холодно возразил полицейский. – Здесь приходится говорить о ненадлежащем воспитании. Вот о чем речь.
– Думаю, это преждевременный вывод, – возразил Гия. – Если я правильно понимаю, это первый случай у Григория. И ему только одиннадцать лет. Вполне возможно, мальчик просто оступился. Может, товарищи подбили. Или сам сглупил. Надеюсь, все это станет ему хорошим уроком, – как по писаному произносил свой монолог Дадиани. – Думаю, можно отпустить Гришу на поруки. Если его мать поручится, что ничего подобного больше не произойдет.
– Конечно, конечно, – залепетала я, отчаянно кивая. – Это случайность. Он хороший мальчик…
Полицейский постукивал карандашом по столу.
– Ну а ты что скажешь, Григорий? Зачем пошел воровать из магазина? Ты знаешь, что это противоправное действие?
Гриша сидел красный до синевы и молчал.
– Обещаю, я во всем разберусь и очень серьезно с ним поговорю, – залопотала я снова. – Глаз с него не спущу, он больше никогда… Так ведь, Гриша? Ты понял, что поступил очень плохо?
Сын закивал как китайский болванчик, мелко затряс головой, озарившись надеждой на прощение.
– Смотрите, мама, – раздумчиво реагировал инспектор, – в следующий раз уже поблажки не будет. Придется отвечать за неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего ребенка.
– Конечно, конечно, – твердила я. – Он больше не будет, поверьте.
– В следующий раз сообщим в школу обязательно, – обратился инспектор к Грише. – Понял, Григорий? И тогда уже хорошей жизни я тебе не обещаю. А с мамы еще и штраф возьмут. До пяти минимальных окладов, между прочим. Хочешь, чтобы с мамы большой штраф взяли, а тебе в школу написали, что ты в магазине воруешь?
Гриша ожесточенно замотал головой, наконец-то убеждая инспектора в том, что он все осознал…
Гия вез нас домой, а я, совершенно изнуренная короткой битвой в полиции, вяло воспитывала сына, пользуясь редким случаем общения не рано утром и не поздно вечером. Гриша сидел ссутулившись и сжавшись и все твердил, что он больше не будет. Никогда-никогда.
– Бросьте, хватит, – сказал Гия. – На нем же лица нет. Поговорите потом, когда успокоится.
Я замолчала. Так раздражавшие меня раньше навязчивые замечания Дадиани казались теперь уместными и чрезвычайно глубокими.