И вот как развивалась «игра с жизнью» Розы. «Первые несколько недель я чувствовала себя потрясающе: нет больше Маноло, даже тебя, дорогой Ричард, больше нет. Я была административным работником корпорации. Потом, конечно, я стала скучать по вам всем, но совсем немного, хотя мне, ясное дело, очень не нравилось, что эта блондинистая загорелая штучка сотворила с моим бизнесом… — Роза сделала паузу. — Но то, что меня действительно достало, не было чем-то конкретным. Конечно, я говорила сама себе, что любой человек нашего возраста будет чувствовать себя не в своей тарелке: да, место выглядело хаотичным и иррациональным. Нет, даже и не это. Меня угнетал сам по себе простой факт, что нужно было делать что-то новое».
Итак, исследования Тверски и Канеман предполагают, что в разговоре о риске мы используем выражение «быть в ситуации риска», но самому пребыванию в ситуации риска изначально присуще скорее депрессивное, чем несущее надежду состояние. Пребывание в продолжительном состоянии уязвимости нам, по сути дела, рекомендуют — возможно, не осознавая этого — авторы пособий по бизнесу, когда они воспевают каждодневный риск в системе гибкой корпорации. Конечно, что касается Розы, то, заметим, она не была в состоянии клинической депрессии, она, похоже, энергично делала свое дело. Однако она испытывала некое состояние тупой нескончаемой тревоги, которая усиливалась осознанием двусмысленности своих успехов и неудач в том рекламном бизнесе.
Изначально в любом риске происходит регрессия к усредненности. Каждый расклад игральных костей всегда случаен. Можно сформулировать это и по-другому: математически рассчитанному риску не хватает качества нарратива, в котором одно событие ведет к другому и обуславливает другое. Люди, конечно, могут отрицать факт регрессии. Азартный игрок так и делает, когда говорит, что он «поймал удачу» или «попал в струю», или что он «в порядке». Игрок в кости говорит так, как будто расклады костей каким-то образом связаны между собой, и поэтому акт риска приобретает качества некой связности, то есть нарратива.
Но это опасное заблуждение. Питер Бернштейн дает ему точное объяснение: «Мы уделяем излишнее внимание событиям с низкой вероятностью, сопровождающимся высокой драмой, и мы не замечаем рутинных событий… в результате этого мы забываем о регрессии к середине, слишком долго остаемся на наших позициях и кончаем неприятностями»[63]. Роман Достоевского «Игрок» мог бы послужить Бернштейну, Тверски и Канеман примером того, как страстное желание драматического нарратива риска наталкивается на знание о фиктивном характере удачи. В романе, как и в жизни, желание, чтобы карты или фишки удачно «сработали», сочетается с тем, что азартный игрок знает: нет никакой гарантии, что так оно и будет.