Отец продолжать пить, а Иван – постоянно выезжать в Петербург на дружеские матчи, после которых приезжал весь разбитый – и морально, и физически – залепленный если не пластырем, то скотчем. Ни одному, ни другому не было никакого дела до того, продолжает Федор учиться в вузе или отчислен. В этом смысле он оказался предоставлен сам себе: готовил себе еду настолько, насколько умел, а дни проводил в непрекращающейся борьбе с вузовской администрацией и встречах с Еленой, которые постепенно начали перерастать во что-то большее.
К тому моменту, когда настал день визита к Горчакову, Стрельцов уже подзабыл, зачем и почему он решился с ним встретиться. Это показалось странным, так как еще полмесяца назад Федор считал ситуацию крайне запутанной, и лишь вовлеченные и знающие люди, такие как Горчаков, достаточно беспристрастные и серьезные, смогли бы этот клубок распутать. Сейчас же, по прошествии некоторого времени, проблема не казалась очевидной и острой, а жизнь вроде даже как наладилась. И под этим «наладилась» он глубоко прочувствовал, что не только смирился со смертью матери, но и даже вроде как простил человека, которого до сих пор обвинял в ее смерти, а саму связь между его словесной эквилибристикой, больше похожей на колдовство, и ее смертью теперь считал чем-то несущественным, малозначащим и надуманным, как и предупреждал его Денис.
Лишь только голос управляющей на том конце провода стих и послышался обрыв связи, Федор отложил свой старый телефон на стол, а затем обхватил голову руками и потряс ее, надеясь привести себя в чувство.
Казалось, словно что-то перещелкнуло в голове, и это уже был не он, а другой Федор Стрельцов, и словно таких в голове было несколько – много! Одни давали обещания, других их не выполняли, третьи терпели боль утраты, а четвертые закрывали глаза на эту боль и делали вид, что ничего не произошло, пятые хотели Елену, а шестые уверяли, что она для них слишком красива и самостоятельна. И весь этот сменяющийся хоровод субличностей, пляшущий у него в голове, продолжал его метания, делая важным постоянно что-то другое, отвлекая от ранее стоящих целей, заставляя грустить о чем-то утраченном, проданном в хороводе теней, который он до сих пор считал собой, своей волей и своим решением.
Невыносимое чувство собственной лживости, которое он ощутил остро и пронзительно, нахлынуло на него вместе с бесконечной тоской по матери. Оно было таким сильным, что Федор в тот день залез в отцовские запасы и достал оттуда бутылку с самым крепким и самым темным алкоголем, какой там только хранился. Он напился так крепко и так неистово, что практически не помнил, как оказался на следующий день перед дверьми квартиры Горчакова с папкой проекта в руках. Возможно, еще одна субличность, растворенная где-то в глубине его мозга, которая никогда не теряла контроль над ситуацией, подняла его обмякшее тело и заставила идти на встречу.