— Готовсь! — крикнул сэр Томас в нависшей над Азенкурским полем тишине. — Стреляй!
Жезл упал.
Хук отпустил тетиву.
Стрелы взмыли в небо.
* * *
Сначала зазвенела тетива: пять тысяч пеньковых струн, натянутых на ясеневые луки, зазвучали разом, словно аккорд дьявольской арфы. Затем прошелестели стрелы — как вздох ветра, скользнувшего по оперениям и стихшего, когда вихрь стрел взмыл в серое небо, будто стая скворцов. Хук, потянувшись за следующей стрелой, не мог отвести глаз от пяти тысяч стрел, которые двумя грозовыми тучами затмили небеса, на мгновение замерли в верхней точке — и неотвратимо устремились вниз.
В Пикардии настал Криспинов день.
На миг воцарилась тишина.
Затем стрелы посыпались на французский строй. Сталь грохотала по стали, как исполинский град, насланный самим дьяволом.
И тогда раздались первые вопли боли — раненый конь, в круп которого угодила стрела с широким наконечником, взвился на дыбы и рванулся вперед, вскинув в седле закованного в латы наездника. Другие кони устремились вслед, всадники взялись пришпоривать лошадей, и при виде атакующей конницы все французское войско разразилось криками:
— Сен-Дени! Монжуа!
— Святой Георгий! — взревел кто-то из англичан, и вся армия подхватила клич. — Святой Георгий!
Латники, дразня французов, трубили в охотничьи рога, шум перерос в гул, звуки труб взвивались до неба.
В которое летела вторая стрела Хука.
* * *
Жильбер, мессир де Ланферель, стоял в переднем ряду французского войска — среди восьми тысяч таких же спешенных латников, которые составляли первый из трех французских полков. Гербовая накидка с изображением солнца и сокола прикрывала отполированные, но уже местами забрызганные грязью доспехи, на боку висел длинный меч, на плече — ощетинившаяся шипами булава, в руках Ланферель сжимал укороченное семифутовое копье с ясеневым древком и стальным наконечником. Голову покрывал застегнутый у подбородка кожаный капюшон, под который были подвернуты длинные волосы, поверх надетого на капюшон кольчужного наголовника с оплечьем красовался итальянский боевой шлем. Ланферель из-под поднятого забрала следил за смехотворно малой английской армией.
Французы смотрели на битву как на увеселение. Этот английский Генрих, посмевший пригнать свою жалкую армию из Нормандии в Пикардию в надежде посрамить врага и нагло протащить по Франции английские знамена, теперь оказался в ловушке. Ланферель, наблюдавший за врагом с рассвета, насчитал в рядах англичан всего тысячу латников. Число казалось таким несоразмерно малым, что Ланферель перепроверял вновь и вновь: делил строй на четверти, считал головы и умножал на четыре. И все равно каждый раз выходил тот же итог. Около тысячи латников против трех победоносных французских полков, каждый не меньше восьми тысяч воинов… Правда, у англичан были еще фланги.