А в эту минуту тишины что-то касается руки Джеймса – легко, почти неощутимо. Мотылек, думает Джеймс. Манжета рубашки. Но, опустив глаза, он видит кисть Мэрилин – изгиб пальцев, легкое пожатие. Он почти забыл, каково это – прикоснуться к ней. Получить хоть сколько-то прощения. Он склоняет голову и лбом тычется в ее руку, переполненный благодарностью за то, что ему подарен еще день.
В постели они нежны, будто впервые вместе. Его рука деликатно скользит по ее пояснице, ее пальцы осторожно, медленно расстегивают пуговицы на его рубашке. Их тела постарели; он чувствует, как сутулятся его плечи, видит серебристые шрамы кесарева ниже ее талии. Во тьме они друг с другом бережны, будто понимают, до чего они хрупки, понимают, что могут разбиться.
Ночью Мэрилин просыпается и чувствует подле себя тепло мужа, чует его – похоже на гренок, сочный и горько-сладкий. Хорошо бы остаться, прижаться к нему, всем телом чувствовать, как поднимается и опускается его грудь, будто это она сама дышит. Но у Мэрилин есть дело.
Перед спальней Лидии она останавливается, взявшись за ручку, и головой прислоняется к косяку, вспоминает свой последний вечер с дочерью: как вспыхнул свет на стакане с водой, как она, Мэрилин, поглядела на Лидию через стол и улыбнулась. С бесконечной самонадеянностью сочиняя Лидии будущее, она ни на миг не могла даже вообразить, что этого будущего не случится. Что она хоть отчасти ошибается.
Тот вечер, та самонадеянность теперь видятся древними, крохотными, будто уже миновало много лет. Пережиты еще до рождения детей, до замужества, в детстве. Она понимает. Надо идти вперед – больше некуда. Но внутри ворочается желание вернуться в прошлое хоть на миг. Не изменить прошлое, даже не поговорить с Лидией, не рассказывать ей ничего. Лишь отворить дверь, и еще разок увидеть спящую дочь, и знать, что все хорошо.
И, в конце концов отворив дверь, именно это Мэрилин и видит. Силуэт дочери в постели, на подушке – длинная прядь. Приглядевшись, различает, как с каждым вздохом ходит вверх-вниз цветастое одеяло. Мэрилин понимает, что ей даровано видение, и старается не моргать, впитывает этот миг, напоследок явленный прекрасный образ – свою спящую дочь.
Однажды, когда Мэрилин будет готова, она раздернет шторы, выгребет одежду из комода, соберет книжки с пола и упакует в коробки. Выстирает постельное белье, выдвинет ящики стола, опустошит карманы дочериных джинсов. И обнаружит лишь осколки Лидии: монетки, не отосланные открытки, выдранные из журналов страницы. Задумается над мятной жвачкой, еще завернутой в целлофан, – важно ли это, значило ли что-то для Лидии или было забыто и отброшено? Мэрилин понимает, что ответов не найдет. Но пока она смотрит на силуэт в постели, и глаза ее наполняются слезами. Этого довольно.