– Профессор Ли?
В дверях Луиза – по-прежнему в черном платье, которое надела на похороны.
– Ой, – говорит она, – пожалуйста, простите. Я не думала, что вы придете после… – И умолкает.
– Ничего. – Голос потрескивает, как высохшая дубленая кожа.
Луиза заходит в кабинет, дверь не закрывает.
– Вы как?
Подмечает его покрасневшие глаза, ссутуленные плечи, коричневый конверт на столе. Подходит, мягко отнимает бумаги.
– Вам нечего тут делать, – говорит она Джеймсу, откладывая их на стол.
Джеймс качает головой. Протягивает ей отчет судмедэксперта.
Луиза смотрит на пачку бумаг, колеблется.
Прочти, говорит Джеймс – пытается сказать. Звука не выходит, но Луиза, кажется, все равно слышит. Кивает, приваливается к столу и склоняется над бумагами. Читает, и лицо ее остается бесстрастно, но все тело замирает, застывает. Дочитав, Луиза выпрямляется, берет Джеймса за руку и повторяет:
– Вам нечего тут делать. – Это не вопрос. Она касается его спины, и он сквозь рубашку чувствует тепло. Потом Луиза говорит: – Поехали ко мне. Я вас накормлю.
И Джеймс кивает.
Квартира у нее на третьем этаже в доме без лифта, всего шесть кварталов от кампуса. У квартиры 3-А Луиза мнется, совсем чуть-чуть. Отпирает дверь, впускает Джеймса и ведет прямиком в спальню.
В ней все иное – изгиб рук и ног, текстура кожи. Даже язык на вкус другой – терпкий, как лимон. Когда она встает над Джеймсом на колени и расстегивает ему рубашку, волосы занавешивают ей лицо. Тут Джеймс закрывает глаза и испускает долгий душераздирающий вздох. После засыпает – Луиза так и лежит на нем всем телом. С тех пор как Лидию нашли – только так он способен это назвать, – спал он мало и беспокойно. Во снах он один помнил, что случилось с Лидией; только он остро это сознавал, снова и снова внушал Мэрилин, Нэту, каким-то незнакомцам, что его дочь мертва. Я видел тело. Из двух голубых глаз у нее остался один. А теперь, потом склеившись с Луизой, Джеймс крепко спит впервые за много дней и не видит снов: разум его ненадолго объяла блаженная пустота.
Дома в спальне Мэрилин тоже старается опустошить разум, но ничего не выходит. Призывая сон, она часами считает цветочки на наволочке – не большие красные маки, распустившиеся на хлопке, а голубенькие незабудки фона, хористок за спинами див. То и дело сбивается, после восьмидесяти девяти опять идет восемьдесят, Мэрилин перепрыгивает складку ткани и забывает, где сочла, где еще не сочтено. К двумстам уже ясно, что она не заснет. Глаза не закрываются; трясет, даже если просто моргать. Едва замрешь, мозг принимается жужжать, как игрушка с перетянутой пружиной. У Ханны наверху – ни звука, внизу – ни следа Нэта. Джеймс на другом конце города погружается в сон, а Мэрилин наконец встает и идет туда, где витают ее мысли, – в спальню Лидии.