Мэрилин выудила из сумочки платок, уголком промокнула ладонь, и порез внезапно высох, а платок расцвел алым. Потрясающе красивая рука – такие чистые цвета, такие четкие белые крапины, такие тонкие линии мышц. Хотелось их потрогать, полизать. Попробовать себя на вкус. Тут порез ожгло, в горсти собралась кровь, и до Мэрилин дошло, что придется ехать в больницу.
В травмпункте было почти безлюдно. Завтра Четвертое июля, несчастных случаев не оберешься: отравления яичным салатом, обожженные грилем руки, брови, опаленные беглыми фейерверками. А в тот день Мэрилин подошла к регистратуре, показала руку и вскоре очутилась на койке, и миниатюрная молодая блондинка в белом считала ей пульс и разглядывала ладонь. Когда блондинка сказала:
– Давайте вас зашьем, – и достала из шкафа пузырек с обезболивающим, Мэрилин не сдержалась:
– Может, лучше врач?
Блондинка рассмеялась:
– Я доктор Грин. – А когда Мэрилин вытаращилась, прибавила: – Показать документы?
Доктор Грин зашивала порез аккуратными черными стежками, и руки у Мэрилин заныли. Она стиснула зубы, но боль расползлась через запястья по предплечьям, по плечам, вниз по хребту. Дело не в швах. Дело в разочаровании: как и все, Мэрилин, слыша «врач», воображала – и вечно будет воображать – «мужчину». Глаза жгло. Доктор Грин затянула последний стежок, улыбнулась, спросила:
– Ну, как вы?
А Мэрилин выпалила:
– По-моему, я беременна. – И разрыдалась.
Потом все случилось стремительно. Сдать анализы, набрать крови в пробирки. Как это делается, Мэрилин помнила смутно – знала только, что нужны кролики.
– Ой, кроликов мы больше не используем, – засмеялась красавица врач, ткнув ей иголкой в мягкий сгиб локтя. – Теперь лягушки. Гораздо проще и быстрее. Современная наука – что-то удивительное, да?
Кто-то приволок мягкое кресло и завернул Мэрилин в одеяло, кто-то спросил телефон мужа, и как в тумане Мэрилин продиктовала. Кто-то принес воды. Порез затянулся и затих, черные швы накрепко схватили порванную плоть. Миновали часы, но как будто считаные минуты, а затем появился Джеймс, потрясенный и сияющий, и он сжимал здоровую руку Мэрилин, а молодая врач между тем говорила:
– Мы позвоним во вторник, сообщим результаты, но, похоже, у вас срок в январе.
И исчезла в длинном белом коридоре, не успела Мэрилин открыть рот.
– Мэрилин, – прошептал Джеймс, когда врач ушла. Ее имя прозвучало вопросом, но ответить она пока была не в силах. – Мы так по тебе соскучились.
Она все сидела, прижимая здоровую руку к животу. Она беременна – она не сможет учиться. Не поступит на медицинский. Остается лишь вернуться домой. Дома дети, а затем новый младенец, и (призналась она себе, и это было больнее, чем рассеченная рука) она больше не сможет их бросить. Вот Джеймс – стоит перед ней на коленях, точно молится. Вот прежняя жизнь – мягкая, теплая, готова задушить в объятиях. Девять недель. Ее великолепный план продержался девять недель. Все ее мечты поблекли и рассеялись туманом на ветру. Мэрилин уже не помнила, с чего вдруг решила, будто это возможно.