Эмми перестала считать дни, как это делала в Нью-Йорке и увлеклась Дэвидом, вряд ли понимая степень опасности своего присутствия в Сингапуре. Дэвид казался необычным и очень достойным. Ему было двадцать семь – невысокого роста, статный, с тонким, нежным лицом, особую привлекательность которому придавало сочетание темных волос и глубоких синих глаз. Его мягкость, такт, любознательность и ум располагали к интересному общению. Он представил ее своей единственной кузине Агнесс. Семья Дэвида в пролом принадлежала к числу почитаемых семей города – дед был одним из руководителей горнодобывающей компании. После переезда родных в Англию остался дом, где жила только кузина. Дом был двухэтажный, просторный с большой залой для праздничных приемов, спальнями, комнатами для гостей. Кроме всего прочего он выделялся еще и чудесным садом с цветочной оранжереей.
Эмми легко вошла в круг новых знакомых, посещая закрытые клубы и вечеринки. Рядом с ней всегда был Дэвид, совершенный во всем. Переводы с японского, отправка писем, встречи для передачи каких-то бумаг были поручениями необременительными, и оставалось еще много времени для развлечений. Первый месяц пролетел так незаметно, что даже отсутствие Мэтта не вызывало тревоги. Она ни разу еще не пожалела о том, что согласилась на это авантюрное путешествие.
Воспоминания о родителях вызывали смешанные чувства. Мать очень спокойно приняла известие об отъезде дочери. Ее дочери исполнилось восемнадцать, и она вольна делать все, что захочет. Отец был зол, считая, что Эмми поступает опрометчиво, собираясь так далеко в такое опасное время. Мир стоял на грани большой войны. Он с подозрением отнесся к ее новому знакомому. Кто он, этот никому неизвестный Мэтт? Почему дочь выбрала его, имея достойный, приличный круг общения? Интуиция военного человека подсказывала об опасности, хотя об истинной причине этого путешествия он все же не догадывался. Впрочем, как и сама Эмми.
Поначалу все, что связывало ее с Мэттом, казалось закономерным. Знакомство на авиашоу, встречи, потом предложение уехать с ним на остров. Когда он говорил, что она непременно должна сыграть роль леди, его слова представлялись пустой забавой. Ей совершенно не подходила эта роль. Эмми американка – и этим все сказано. Она видела этих чопорных, надменных леди в спектаклях на Бродвее, куда приводила ее мать. Но там был театр.
– О чем ты говоришь? Притворяться? Как это делают актрисы? – возмущалась Эмми.
– Не совсем, хотя притворство, поверь, лучшее качество женского характера. В женской прямоте нет ничего хорошего, – отвечал спокойно Мэтт. Всякий раз, когда приходилось переубеждать в чем-то Эмми, он это делал с завидным упрямством. Быть может, поэтому Эмми в конце-концов соглашалась.