Габриэла после этой малоприятной встречи отправилась на Пятую авеню, где была билетная касса, и купила билет на завтрашний рейс до Сан-Франциско. Обратно в пансион она пошла пешком и всю дорогу вспоминала свой разговор с отцом. В душе у нее остался неприятный осадок, но, несмотря на это, Габриэла испытывала что-то похожее на облегчение. Теперь она убедилась, что все ее детские неприятности происходили вовсе не от того, что она сама была непослушной или испорченной. Просто ей не повезло с родителями. В них обоих был какой-то необъяснимый изъян. И единственное, о чем Габриэла жалела, это о том, что понимать это она начинала только сейчас.
Отец… Когда-то она любила его и писала о нем рассказы и сказки, но он оказался пустым, никчемным, равнодушным и трусливым.
Но в одном Джон Харрисон был, безусловно, прав. Сейчас было слишком поздно что-либо менять. Пятнадцать лет она тосковала о нем, мечтала и тешила себя надеждой, что когда-нибудь папа отыщет ее и заберет к себе, но теперь ей открылось, что все это время он, оказывается, прекрасно знал, где она. Знал и, живя в десяти минутах езды от монастыря, не предпринял ничего, чтобы увидеться с ней. Отец не любил ее и не нуждался в ней – в этом не могло быть никаких сомнений. И хотя сознавать это Габриэле было больно, но в то же самое время это знание освободило ее. Она чувствовала себя так, словно ее отец умер пятнадцать лет назад. Или, если быть точной, все эти пятнадцать лет он считался без вести пропавшим, но теперь она нашла тело и могла со спокойной совестью предать его земле.
Габриэла вернулась в пансион и узнала, что ей звонил Питер. Она сразу же перезвонила ему в больницу и рассказала о своей встрече с отцом.
– Ну что, теперь тебе лучше? – с беспокойством спросил Питер.
– Немного, – честно ответила она. Ей все еще было горько от того, что отец не захотел ни обнять, ни поцеловать ее, но этого, наверное, и следовало ожидать. Сейчас она припоминала, что и в детстве он никогда не ласкал ее. Единственный раз, когда Джон был почти нежен с ней, это в ночь накануне его ухода, но теперь Габриэла знала, что он скорее всего терзался сознанием своей вины и пытался таким образом успокоить свою совесть.
– Ты был прав в одном, – сказала она Питеру. – Теперь я тоже понимаю, что некоторые ответы есть во мне самой. Просто раньше я этого не знала.
Она надеялась, что Питера обрадуют эти слова, и действительно, он вздохнул с облегчением. Ее желание вернуться в собственное прошлое, чтобы разобраться в нем, изрядно беспокоило его. В первую очередь потому, что это могло оказаться весьма неприятным и болезненным для нее самой. Габриэлу скорее всего ожидало очень много горьких разочарований, и одно из них она, похоже, уже испытала. Впрочем, Габриэла не чувствует себя обиженной и уязвленной. И слава богу.