Пасхальные люди. Рассказы о святых женах (Андреева) - страница 88
Вот и сегодня Ольга Михайловна подошла к окну. Прозрачные краски апреля изменили даже эту серую улицу. Земля просыпалась, перешептываясь с ручейком, вверх тянули свои руки вязы, и молодая зеленая травка уже радовала глаз своей свежестью.
Ольга Михайловна открыла форточку, и легкий ветер ворвался в ее комнату. Она поправила прядь седых волос и отошла от окна.
Кукушка в часах пропела шесть раз. Это была суббота. А завтра – воскресенье.
Ольга Михайловна потянулась к шкафчику: там, в корзиночке, под белой вышитой салфеткой стоял маленький куличик да лежали три красных яйца. Завтра – Пасха.
Учительница отодвинула корзиночку, протянула руку в дальний уголок и вытащила резную шкатулку. В этой шкатулке хранились письма. Ольга Михайловна всегда их перечитывала в Великую Субботу. Это были письма от её двоюродной сестры – Антонины.
После той поездки в Москву Лёля так и не вернулась в Марфо-Мариинскую обитель. Родители не одобрили желания девушки стать сестрой милосердия. Ее религиозность им казалась излишней. Но Лёля ходила в церковь каждое воскресенье, положившись на волю Божию.
Письма от Тони приходили сначала очень часто, затем дважды в год: на Рождество и на Пасху. А затем и того реже: началась мировая война.
«Ma cherie, – писала кузина в 1916 году. – Ты бы не узнала сейчас нашей обители! К нам приехали 120 монахинь из разгромленного польского монастыря и 100 девочек-сирот. Лазарет всегда полон солдат. И наши былые двадцать две койки уже никого не вмещают. Матушка выстроила специальный корпус, где могли бы проживать семьи раненых. Теперь работы у меня хватает! Раненым хорошо у нас. Многие даже не торопятся выздоравливать! А службы мы часто проводим в Марфо-Мариинском храме при лазарете, так что больные могут слышать молитвы в своих палатах.
Видела ли ты нашу подземную церковь? Павел Корин расписал ее недавно – как же хорошо вышло! Как-то мы пошли туда с Матушкой и стали каждая выбирать место, где нас погребут, а кто-то спросил у Матушки, где она желает упокоиться. А она ответила: “Я буду в Гефсимании”. Грустно… Какие-то тяжелые времена идут. В Москве бывает неспокойно. Прежней роскоши нам уже не видать. Самые лучшие продукты отдаем солдатам да старикам и сирым. Но, слава Богу, не голодаем!
Храни тебя Господь!»
Кто-то спросил у Матушки, где она желает упокоиться. А она ответила: «Я буду в Гефсимании»
«Христос Воскресе!» – знакомый почерк Антонины, чернила кое-где размыты. 1918 год. Эту записку Лёле передали знакомые в церкви – почте уже нельзя было доверять. – «Пишу тебе и плачу. Светлая седмица, а у нас горе. Матушку Елизавету Феодоровну арестовали… Это произошло в Светлый Вторник. Мы служили Иверской. Матушка сама пела на клиросе. И как звучал ее голос. Будто она чувствовала недоброе и просила Бога о помощи. А потом пришли за ней. И забрали.