Когда он вернулся, картина эта целый день наполняла водой и бледным воздухом весь объем комнаты.
Озаренный, в тот день он сидел на лежанке и свободно думал о проблеме осиянности – незримой очеловеченности пейзажа. О том, что по эту сторону всё же есть Бог.
Тогда же в марте, когда очнулся, осмотрелся, вдруг обнаружил, что Вади нигде нету, а Надя живет всё там же, в женском отделении, и теперь мало чем отличается от остальных больных. Она не узнала его. Ничего не ответила. Она стояла у окна, держала палец на стекле, молчала.
Доктор сказал, что Вадя пропал три недели назад. Всё время был здесь, а потом вдруг исчез. Постель заправлена аккуратно, вещей не оставил.
Тогда Королев купил буханку хлеба и стал есть.
Он ходил по деревне, щипал мякиш, бросал синичкам крошки и слеп от синих сугробов, сияющего наста.
Вдруг стал дышать, дышать, втягивать воздух носом и задохнулся от слез. Он не слышал запаха марта, не слышал акварельный аромат талого ветра.
Королев съел весь хлеб и ушел в Москву.
Через неделю он нашел Вадю на Казанском вокзале. Тот процветал, по мелочи угождая носильщикам-таджикам, как-то нашел с ними общий язык.
Королев долго смотрел на него исподтишка. Вадя отупело стоял у камеры хранения и что-то шептал толстыми губами. Королев всё никак не мог прочесть – и вдруг догадался: он бормотал стихотворение, перемежая строчки паузами интонационного перехвата.
Вадя испугался, когда увидел Королева, хотел бежать.
Король вцепился в его локоть:
– Надя тебя зовет. Ехать надо.