Королев закупил лосины, целый мешок, продать их не сумел и попал на счетчик. Дважды его привязывали к стулу и били. Иногда он падал вместе со стулом. Бил его незлобный, но непроницаемый молотобоец Паша – кулаком, затянутым эластичным бинтом. Двое других хмуро сидели на койках, цыкали под ноги и дружелюбно объясняли ему ситуацию, в которую он попал.
Пока его били, Королеву мерещился взвод гренадеров, шагающий по Ленинскому проспекту мимо взлетающего памятника Гагарину. Он осыпал их с тротуара лосинами, выбрасывая пачки вверх, как конфетти, над строем. Ему кричали «Урраа!» – и Пашин кулак уже бесчувственно разламывал череп.
Королев сознавал свою вину и терпел. Денег достать ему было неоткуда. Одна вещь его волновала всерьез – что голова повредится и он не сможет заниматься наукой. Скоро ему объявили край.
Тогда заплывший синяком Королев сумел отключить на третьем этаже главного корпуса сигнализацию. На этом этаже размещался ректорат. Ночью были скатаны и выброшены в окно семьдесят метров ковровой дорожки. Внизу Паша рухнул под свитком, чуть его не раздавило.
Долг был погашен, и Наташа с облегчением проводила «брата» в «Шереметьево».
Через два года Королев обнаружил себя в шлюпке у северо-восточного окончания набережной Копенгагена. Охапка тюльпанов пылала на корме. Стальное море тянулось в небо, горизонт кружился заводскими трубами, мышиный эсминец выходил на рейд, над ним вертелся локатор. Отчаянно загребая веслами воздух, Королев кружил перед скалой со статуей Русалочки. Неупорядоченно табаня, он попытался пришвартоваться. Попробовал еще раз, окунулся по плечо в ледяную воду. Умылся, перевел дух и снова занялся швартовкой. Наконец бросил весла, зашвырнул скульптуре в ноги цветы, достал из-под скамейки спортивную сумку – и охапками взметнулись вверх скользкие стопки целлофановых упаковок с отменными польскими лосинами…
Королев откинулся навзничь. Низкое рыхлое небо поползло над ним, как тафта на крышке гроба.
Вечером следующего дня он радостно шел по берегу Клязьминского водохранилища, пешим ходом покрывая обратную дорогу из Шереметьевского аэропорта в Долгопрудный. Огромные лопухи, шатры и колоннады зарослей медвежьей дудки скрывали его рост. Быстроногим лилипутом он входил в травяные дебри, будто съеживаясь перед накатывающим валом будущей пустоты.
Пока он был в Дании, Наташа с Борей поженились и отбыли в Калифорнию.
Королев сменил кафедру, засел за диссертацию.
Но через месяц остыл и погрузился в дрему. Жил он уже не в Долгопрудном, а в аспирантском общежитии – небольшом флигеле на территории академического института, занимавшего простор древней московской усадьбы. Aнглийский дворцовый парк с прудом и Эрмитажем скрашивали и усугубляли меланхолию Королева.