Миновав пахучий железный лом, мы неторопливо продолжили путь, катясь со скоростью утомленного жарой ишака. Дорога плавно забирала вправо, упираясь в медленно вползающую в поле зрения заставу. Показалась полоска бетонного заграждения, затем зушка, разглядывающая нас парой черных зрачков. Метров через тридцать темным прыщом нарисовалось пулеметное гнездо.
Придерживая тонкий обод руля и держась левой обочины, я смотрел на темные точки голов, прибавлявшиеся над светлым бетоном. Покосившись на пассажира, я незаметно распустил узел, затянутый на ручке моей двери. Шорох опустившегося на землю тяжелого предмета был почти неразличим в шуршании шин и тихом урчании двигателя. Сирхаб не среагировал. Уф!
Не доехав до арабов метров триста, мы остановились. Дверь пассажира открылась, выпуская на дорогу хмурого Сирхаба. Держа над головой белую тряпку, он, прихрамывая, зашагал к своим. Я принялся медленно сдавать назад. Машина, сопровождаемая тяжелым взглядом зенитного автомата, откатилась метров на сто, остановившись ровно посередине между арабами и нашими. Я открыл дверь. Теперь – ждать.
Вторник. Вечер, 18.30.
Сидя за рулем, я проводил взглядом удаляющуюся фигуру. Мандраж почти прошел – серый сверток уже лежал на обочине, Сирхаб еще шел. Теперь осталось дождаться реакции начальства на кучу наличности, которую дали подержать пленному. Думаю, на разговор они пойдут. Тогда и придут проблемы.
Дать подержаться было идеей, позаимствованной в «прошлой жизни» – задействовать максимальное количество каналов восприятия. Сказали, показали… И на целых десять секунд сунули в руки. Увесистая пачка денег окончательно вышибла Сирхабу мозги. Чувствую, он будет чертовски убедителен…
Я покосился на обмотанную тряпьем комбинацию газового баллона и канистры, невинно лежащую на обочине. И в очередной раз подумал, какой изощренной сукой стал. Кроме бомбы, в округе не наблюдалось ничего интересного. На всякий случай я повертел головой – серая дуга асфальта от капота до холма с пулеметным гнездом. Кювет, ряд деревьев. Я смерил глазами ближайшее – оно смахивало на двадцатиметровую зеленую свечку. Справа тянулся поросший клочковатой травкой пустырь. Голый, как коленка младенца. Вдалеке тянулись какие-то посадки.
Незаметно вечерело. Солнце еще ощутимо палило, зависнув над неровной пилой гор, а подкрадывающийся вечер ощущался только нежно-розоватым отливом лучей, сменивших слепящую белизну полудня. Поерзав на сиденье и спрятав под приборную доску прожаренную солнцем коленку, я без особого интереса покосился в зеркало заднего вида. Ничего нового – куча лома, крохотные машинки, десяток фигур. С гораздо большим вниманием я изучил кювет – на него возлагалась надежда пережить ближайшие десять минут. Продолговатая пыльная яма глубиной сантиметров тридцать-сорок особых надежд не внушала. Если я правильно помнил свои размеры, расстояние от задницы до поверхности будет сантиметров двадцать. Предпочел бы более солидные цифры. Внимательно смерив яму взглядом и прикинув путь, я откинулся на продавленном сиденье, нетерпеливо барабаня пальцами по горячему рулю.