Да, всю свою ту жизнь я помню как странный сон, как непонятно зачем существовавшее бытие, как длинный разбег перед прыжком в бурлящий военный этап.
А последние шесть лет я выхватываю только мозаично, поэпизодно. Картины внезапно возникают в памяти и снова пропадают, как кусочки нарезанных ингредиентов в супе. То одно всплывет, то другое. То морковь, то картошка.
Сейчас всплыло мясо...
Галиция. Тогда я командовал ротой, воевал уже полтора года и имел Георгия. Поэтому прибывшее пополнение, мальчишек лет восемнадцати рассматривал с высоты своих полутора военных лет как желторотых птенцов.
Особенно я выделил одного. Несмотря на разницу в возрасте всего в три года, я относился к нему почти по отечески. Потому, видно, что был он похож на меня из ТОЙ жизни. Федор Галушко его звали. Не сказать, что он был моим любимчиком - любимчиков не терплю, - но все же я старался уберечь его чуть больше, чем других. Не совал во все дыры, по возможности отсылал подальше от передовых окопов. И он, кажется, понимал и чувствовал это и тоже тяготел ко мне, выделял из других офицеров не только потому что я был его командиром.
Лишь один раз я накричал на него. В первый и, к сожалению, в последний.
Сестру милосердия Катю-Катюшу хотели у нас все - офицеры, унтеры, солдаты. Наверное, хотел и Федя Галушко. Во всяком случае провожал он ее чистыми влюбленными глазами. Ходил за нею. Все посмеивались над юношеской влюбленностью мальчишки в солдатском мундире. Но лишь потому, что проявлялось у него это столь явно. Другие страдали менее заметно. Ибо Катя-Катюша была на диво хороша. Милое лицо с совершенно очаровательными конопушками. Глаза огромные, круглые. Губки пухленькие, так и хотелось их зубами прихватить.
Все ее хотели. А получил я. И помог мне в этом мой Алейников. Вернее, его стихи. Я завоевал Катю-Катюшу твоими стихами, Дима.
Тогда, перед брусиловским прорывом было относительное затишье. Даже соловьи иногда свистели, хотя и стрельба была, конечно.
...Вечерело.
Небо было чистым, глубоким.
Закат розовым.
Воздух - пьянящим.
Блиндаж в три наката. Обосновались надежно и основательно.
Я целовал и легко закусывал ее мягкие губы, гладил спину.
Я ее раздевал. На лежаке из березовых жердей, покрытых раскатанными шинелями. ЕЕ небольшие розовые соски твердели под моими губами. Катя-Катюша смущалась, боялась и наслаждалась. Мои огрубевшие руки гладили ее белую теплую кожу с тонкими голубыми прожилками, похожими на змеящиеся реки на наших картах.
Наши языки сплетались и боролись.
Я целовал ее нежные веки.