— А по виду и не скажешь, что ты в шоке, — заметила она.
Я пояснил:
— У меня никогда ничего нельзя прочесть по лицу. На вид я холоден и неприступен, как норвежские скалы. Но на самом деле я страшно переживаю.
Она слегка пожала плечами.
— Ладно. Но я еще хотела поработать с твоим первым покойником.
Я озадаченно уставился на нее:
— О Господи, а я и забыл, что был еще один! Так что же с ним? Тебе уже хоть что-то известно?
— Таум еще поколдует. Но, похоже, кое-что ясно — на нем действительно пробовали нейростимуляторы. Но умер он не от этого.
— Я знал случаи, когда умирали именно от этого, — заметил я.
— Да. Но он умер от того, что ему ввели препарат, парализующий деятельность сердечной мышцы.
— От этого умирают?
— Да. Это соединение трудно обнаружить в организме — оно очень быстро разрушается. И если бы его нашли, скажем, только утром, уже ничего нельзя было бы выяснить.
— Кто-то работает на совесть, — задумчиво сказал я.
Притихшим ночным городом мы спустились по узкой горбатой улочке и, оказавшись в переулке Валькендорфс, неподалеку от набережной, направились к неприметному подвальчику в угловом доме. Никакой вывески над дверью не было — хозяин не любил посторонних и уважал покой постоянных клиентов. Внутри царил полумрак, в котором дружелюбными огоньками отсвечивали бутылки на стойке бара. Похоже, сколько существовал этот подвал, тут всегда располагался винный погреб или кабачок — стены были выложены грубой каменной кладкой, в углу громоздились дубовые бочки с медными кранами, а крохотное стрельчатое окошко под потолком было забрано частой решеткой. Подошедший официант сказал: «Привет, Олаф», поставил на стол вазочку с солеными орешками и зажег свечку в низком стеклянном бокале.
— Похоже, тебя тут знают, — заметила Сандра.
— Город маленький.
— В библиотеке с тобой тоже так здороваются? — ехидно спросила она.
— Библиотека? Это что еще за штука такая?
Она постучала кончиками пальцев по бокалу — тот отозвался приглушенным звоном.
— Опять валяешь дурака? Ты можешь хоть иногда говорить серьезно?
— В любую минуту.
— Что было нужно этому типу?
Я задумался.
— Это как-то связано со смертью Берланда. Может, кто-то думает, что он разговорился перед смертью…
— А что он сказал?
— Чушь какую-то.
— Олаф, ну сам подумай — почему вдруг поднялся такой шум вокруг старых архивов? Тут что-то не то! Это же не физик-ядерщик, не конструктор, даже не политик. Просто историк. Что может быть безобидней?
— Труп.
— Что?
— Самая безобидная на свете штука — это труп.
— Опять дурака валяешь. Послушай, а это здание — ну, Технологический центр, — оно когда рухнуло? Во время Катастрофы?