Подошел. Осмотрела всего снизу вверх. Загорелись глаза ее пылко. А руки потянулись осторожно к лицу. Приподнялась на носочках к нему и нежно разгладила его воротник. А затем гладила щеки. Он медленно наклонился к ее губам. Она пламенно прошептала…
– Я вам не верю!
Ляля еще долго находилась в ступоре. Она не могла понять, что вокруг происходит. Сцену полностью осветили. Актеры взялись за руки и подошли к краю сцены. Улыбались. В их глазах было столько жизни, столько гордости. Словно там, на пустых трибунах, ими громко восторгались. Вскрикивали «Браво!» Бросали под ноги цветы. Они кланялись лицом к пустому залу. Они чувствовали себя здесь нужными.
– Браво.
Хлопал в ладони призрак.
Они шли домой по безлюдным переулкам. Свет фонарей. Вокруг уже было темно. У них была такая традиция – не ходить одним и тем же путем. Новые маршруты открывали по-новому город, улицы, которые, казалось, уже все изведанные. Протоптанные ранее. Бывало такое, что у самого носа, у дома, они не заметили такой неприметный, узкий проулок. Он был будто перенесенный из другого города на фоне здешних улиц, строений. Выделялся он тем, что был настолько узким, что человек, склонный к полноте, ни за что бы до конца не прошел. И в нем было тихо…
– Что это было?
Ляля пришла в себя.
– Театр призраков. Я тебе о нем рассказывал.
– Ты был здесь раньше?
– Был. И не раз.
Ляля замедлила шаг и пробралась к нему под бок.
– Опиши мне его. Что ты чувствовал?
Задумался, взглянул на небо. Она последовала его взгляду.
– Бессмертие. В этом театре я купил билет на вечную жизнь. И не смотри на меня, как на умалишенного.
– Я и не думала.
– Что останется после меня. Пыль? Гроб деревянный и музыка, от которой окружающим захочется последовать за мной. Смерть не может быть последним этапом. Той завершающей ступенью, после которой идет обрыв. Я отказываюсь в это верить. Мне больно оттого, что я ничего не могу забрать с собой. Картины… Все, что у меня есть. И ты. «Кожа не холст». Даже картин у меня нет. Только ты.
Он выглядел встревоженным.
– Любой художник, поэт, музыкант. Любой из них оставит после себя свое творение. Свое нелюбимое, но признанное дитя. И этот шедевр обречет его на вечную жизнь. Он будет на слуху, даже когда от него останется пепел. Он и дальше будет жить. Только форма существования будет другой. Если мы их не видим, это не значит, что их нет.
– Я после себя ничего не оставлю, кроме той внутренней красоты, что переполняет меня, когда я рисую. Но эти мои ощущения нельзя увековечить в подрамнике. Да, эти люди рисуют за мной. Перерисовывают мои обнаженные живые работы. Но у них они получаются мертвыми, без души. Фальшивки. К тому же, подписаны чужим именем. А может, подделка – это я? Ну, подумай сама, что после меня останется? Только слух. Может, я был, а возможно, меня придумали. Вот и все мое искусство.