Винкельман тяжело вздохнул, но подчинился.
Из угла комнаты тяжело, как-то по-стариковски, поднялся Лоуренс Гриффин и, сильно шаркая ногами по полу, подошёл к Стивену Хэмилтону.
— Стив, но это же неправда, да?
Хэмилтон тоже поднял на него глаза. Вообще-то сейчас ему было совершенно всё равно, что скажет ему или что подумает о нём его учитель. Ему все было всё равно, потому что в голове стучала, как многотонный состав по рельсам, заглушая все остальные звуки, дурная мысль о своей смерти. Он обречён? Это правда? Это может быть правдой? Они не пошутили? Она заразила его? Заразила специально? И сколько ему осталось? Но чего осталось? Пустых дней убийственной болезни — без любви, без наслаждения, без смысла? Как?
Хэмилтон пытался вспомнить, что говорил ему в эти дни Хейфец, но воспоминания плыли в голове, точно туман над болотом, вязкие, несвязные, пустые. Да, кажется, он предупреждал его и даже ругал. Называл дураком. Что же, дураком он в итоге и оказался. Но как? Почему? Ведь он любил Галатею! И она любила его! Почему она так поступила с ним? За что? Неужели Тэйтон прав, и она сделала это из чистой злобы? Но разве в ней было зло?
Между тем Гриффин стоял перед ним и молча ждал ответа. Но на что? Он задал какой-то вопрос? Зачем ему эти вопросы, когда в голове немало своих — и неразрешимых. Кто виноват в случившемся? Галатея? Но разве она — не жертва страшных обстоятельств? Разве она не страдала? Нет, виной всему — Арчибальд Тэйтон и Дэвид Хейфец! Если бы они сказали ему всё напрямик — этого бы не случилось! Он был бы здоров, мог бы прожить годы и годы, но они утаили это, и именно они всему виной!
Хэмилтон, не обращая внимания на Гриффина, ринулся к Тэйтону и Хейфецу.
— Это все из-за вас! Вы должны были всё сказать мне с самого начала!
Тэйтон в недоумении обернулся, нос Хейфеца вытянулся ещё на дюйм, а в глазах блеснула адская злоба. Неудивительно, что ответил Хэмилтону именно он. Причём, с такой яростью, что Хэмилтон отпрянул.
— Да вы осатанели, любезнейший! Вы ещё скажите, что Тэйтон должен просить у вас прощения за то, что вы наставляли ему рога. Вы только посмотрите на него! Он влезает тайком в чужую спальню, развлекается с чужой женой, вместо того, чтобы заниматься своим делом, а виноват во всём незадачливый супруг! Это уже слишком! И этому глупцу ещё достаёт наглости обвинять кого-то. Вели бы себя прилично, как порядочный человек, были бы целы.
— Не смейте орать на меня! — взвизгнул Хэмилтон. Нервы его были на пределе.
— Это надо же!!! Нагадил под дверью, сам наступил в дерьмо, а теперь ещё и упрекает нас, что от него дурно пахнет! Какая наглость!