— А я и не усугубляю, Лори, — откликнулся Хейфец. — Я просто не понимаю, почему мистер Хэмилтон обвиняет меня в том, что у него нет ни чести, ни совести, ни понятия о морали, и я пытаюсь объяснить ему, что винить в подобных случаях нужно только самого себя.
— Господи, беда за бедой, — пробормотал Тэйтон. Он обернулся к Долорес. — Что мне делать, Долли? — несмотря на горе, оглушавшее Хэмилтона, он поднял голову на Арчибальда Тэйтона. Тот смотрел на будущую жену и ждал её слов, как приговора. Он выглядел совсем обессиленным.
Долорес ответила со спокойным практицизмом разумной домохозяйки:
— Пообедать, ты с ног валишься, потом забрать тело и приготовить к похоронам. Остальное подождёт.
Карвахаль вмешался и сказал, что тело заберёт он. Долорес кивнула и, взяв Тэйтона за руку, потащила его на кухню, где уже гремела кастрюлями Мелетия. Карвахаль вышел, явно направляясь в полицию, и вскоре во дворе послышался шум мотора.
Хейфец и Хэмилтон остались вдвоём. Это был тет-а-тет, крайне неприятный для обоих, и оба поторопились разойтись: врач — к себе в кабинет, Хэмилтон — в свою спальню.
Но лучше ему там не стало. Стивен сел в кресло, накинул плед и, уставившись в окно, но ничего не видя, вспоминал. Вспоминал первую встречу с Галатеей, её аромат, бесплотность сложения, утончённость. Хейфец говорил вздор. Он, Стивен, сразу влюбился. Разве нет? Разве не стала ему безразлична Брэнда? Безразлична настолько, что он просто забыл о её существовании. Галатея вытеснила для него весь мир, заполонила его собой. Почему Хейфец говорит, что он не знал Галатеи?
Стивен задумался. По правде говоря, он с ней никогда и ни о чём не говорил. Лишь их первый разговор… Да, её речь была обычным набором лёгких светских ни к чему не обязывавших шуток, но ему они казались перлом остроумия. Да, он очень хотел её. Хотел с той минуты, как увидел, но причём тут похоть?
Хэмилтон напрягся. Если правда то, что говорил Тэйтон, и она действительно хотела заразить его… Но нет. Стивен настойчиво гнал от себя мысль, что заразился, ибо просто не верил этому. Этого не могло быть. Галатея, самая светлая любовница, сама страсть, чудо любви… Она не могла любить его так, как любила, зная, что убивает.
Не могла? А почему он так в этом уверен? Он ведь действительно совершенно не знал её. Не знал её вкусов, натуры, взглядов, характера. Она была добра? Любопытна? Весела? Что она любила? Что ненавидела? Ограниченные мещане, вроде Винкельманов, сказали бы, что она была распутна, но что взять с мещан-то? Однако…
Хэмилтона неожиданно окатила волна страха. Она началась с волны жара, прошедшей по всему телу, он вспотел, потом его вдруг затрясло в непонятном ознобе. У него ничего не болело, но ему показалось, что в его внутренности разворачивается и вгрызается огромный червь. Это были пустые фантомы потрясённого и взбудораженного воображения, но они перепугали его всерьёз. Он вспомнил нескольких знакомых, умерших от СПИДа, и ужаснулся.