Впрочем, Гриффин тоже не смеялся. Вид у него был немного растерянный и жалкий.
* * *
…После этой встречи Стивен три часа лихорадочно бегал по магазинам, докупая необходимые препараты, затем упаковывался и опомнился только после того, как чемоданы были почти уложены, реактивы собраны и впихнуты в ящики. Тут Хэмилтон вспомнил, что в восемь вечера обещала прийти Брэнда, и растерялся. Что он ей скажет? Но эта мысль, которая ещё утром всерьёз его обеспокоила бы, сейчас как-то блёкло пронеслась в мозгу, не задев ни ума, ни сердца. Перед его глазами всё ещё игриво колыхалась шифоновая ткань, мелькала рука на перилах, в дымных глазах с зеленоватой поволокой проступала какая-то завораживающая, щемящая истома. И это видение почему-то вытеснило всё, что занимало его раньше: необходимость успокоить Брэнду, договориться с тьютором и уклониться от поездки.
Вздор это всё. Конечно, он должен ехать.
Вопреки ожиданиям Хэмилтона, его невеста не закатила скандала. Сама Брэнда, чьи рыжие волосы и очаровательные веснушки ещё вчера кружили ему голову, сегодня показалась ему совсем неинтересной, невзрачной и… обыкновенной. Что он находил в ней раньше? При этом, застав его вечером возле уложенного багажа и выслушав отрывистые слова Стивена, что он должен выехать двенадцатого, потому что Гриффин никак не может обойтись без него, она ничего не сказала. Только оперлась плечом о дверной косяк и бросила долгий задумчивый взгляд на Стивена — как смотрят на тяжелобольного, взвешивая его шансы на выздоровление. Даже осторожным полушёпотом спросила, что с ним такое? Что произошло?
Ох уж, эти женщины… Хэмилтон снова повторил, что не может подвести Гриффина, напомнил, сколь многим обязан ему, и не поехать сейчас, когда тот рассчитывает на него, было бы не по-джентльменски. Сказав это, Стивен сразу пожалел о своих словах: ведь он обещал Брэнде, что они узаконят свои отношения до начала лета, и нарушение этого обещания тоже было не больно-то джентльменским поступком. Однако Брэнда не прицепилась к его словам, но продолжала разглядывать так, словно впервые видела. На лице её застыли тревога и недоумение, и она, опасливо спросив, не задержится ли он в Греции дольше июля, и, услышав, что уже первого августа он будет в Лондоне, попрощалась и ушла.
Нрав Брэнды был совсем не викторианским, и в другое время её поведение удивило и насторожило бы Хэмилтона, но сейчас он только обрадовался. Надо же, обошлось без ругани. «А почему?» — спросил он себя. Да потому что в кои-то веки он поступил как мужчина, жёстко настоял на своём, и женщина сразу поняла своё место.